Мемуары сорокалетнего

Маргарита Артемьевна закрыла глаза, немножко понежилась под одеялом, и сразу же сквозь легкую дымку полудремоты в сознание вошли мысли о диссертации. Тема была очень трудная. Подруги ругали ее: «Дура ты, Маргарита! Делала бы проходняк!» Но почему-то ей все это было нужно, а сложность работы и количество материала только подхлестывало ее.

Очень много личных мыслей лезет последнее время по утрам. Может быть, появилось больше домашних забот?

Квартира, кооперативный гараж; у Степана база, у нее — «сыночек».

Ведь она, Маргарита Артемьевна, сознает, что любила Степана как очень красивого, мужественного и сильного мужчину. Это всегда было, как говорят в теории информации, основным фоном. Уже потом открылись его ум, некоторая духовность, вернее, стремление к духовности, постоянное уважение к делу, которым она занимается, еще — щедрость и даже некоторая тонкость. Да разве скажешь, за что любишь? Ну, хватит. По инерции у Маргариты Артемьевны еще возникло несколько рассуждений о Степане, о ее семейной, в общем-то счастливой жизни, а потом мысли плавно перешли на рабочие. Маргарита Артемьевна дважды вскакивала с кровати, чтобы тут же, в спальне, на трельяжном столике записать на каталожных карточках — еще университетская студенческая привычка, — записать пару сформировавшихся и обретших точную словесную форму мыслей, а потом все будто застопорилось, в голове стало просторно, светло, ни полумысли, одна повседневная волокита — утро кончалось. Дальше вылеживать было нечего. По опыту Маргарита Артемьевна знала: бесполезно, мозг выдал утреннюю продукцию, пора было браться за хозяйственные дела. И что сегодня у нее самое главное? Убрать все на кухне — и «сыночек».

Как часто она думает о Степане плохо. То приедет поздно вечером, то в воскресенье умчится на какие-то мужские, очень нужные посиделки в сауну. Она, Маргарита Артемьевна, чувствует, что здесь, в этих отлучках, что-то не то, но ведь он все так же внимателен и заботлив.

Это утреннее стояние у окна в кухне началось у Маргариты Артемьевны уже лет пять, после того как приехал в Москву двоюродный брат Степана из-под Чернигова с женой и сыном Васькой лет пяти. Честно говоря, Маргарита Артемьевна родственников мужа не терпела, потому что, приезжая к ней в дом, все оглядывали ее быт вроде бы с неодобрением, вроде бы на все смотрели как на вотчину Степана. А ее, ученую хозяйку, не одобряли за отсутствие статности в фигуре и неплодность. Но эта чета из-под Чернигова привезла с собой такого веселого и смышленого Ваську, что, привязавшись к пареньку — ему и кукольный театр, и зоопарк, и уголок Дурова, и «Синюю птицу» во МХАТе, — Маргарита Артемьевна простила родителям и нежилой хрусталь, купленный в немыслимой очереди, и любовь к импортным обновам, и вечерние до упада сидения перед телевизором. Васька искупал все. Для Маргариты Артемьевны он был мудрее, добрее и интереснее двух сопровождавших его взрослых. После отъезда Васьки Маргарита Артемьевна и загрустила. Начались смотрения в окно, плохой сон. Тут-то вскоре Степан и пригнал «сыночка». Господи, откуда же, думала Маргарита Артемьевна, такая деликатность, такое точное знание психологии — от сохи?

Вот тебе и фрейдизм, вот тебе и тонкости воспитания, которые никто не собирается отменять и которые невозможно отменить, и как в этом дьявольски научном ряду простенько, почти простовато звучит Энгельсово определение о человеке как продукте среды. Она, Маргарита Артемьевна, — вот среда Степана. Ее книги, хотя он и не великий чтец, ее строй мыслей, ее занятия, ее образ жизни — вот среда. Вот откуда Степан взял все лучшее, а все худшее он принес с собой. Но она не возьмется сказать, что же это худшее. Все-таки она специалист по лучшим свойствам мужа. А как начинал? Конечно, только директор лесоторговой базы смог достать и пригнать «сыночка», а не тот далекий, юный, белозубый Степан, которого она приютила на ночь и который вдруг внезапно пришел к ней и на следующий день. С пучком цветов пришел, с бутылкой — это от смущения, ведь до сих пор почти не пьет, — с бутылкой и подарком, стограммовым мотком мохера: «На тебе, Маргарита, на шапку».

Она только через три месяца спросила: «Степан, а почему ты мне в первый день решил подарить моток мохера?» — «Да я так, на остановке какой-то пьяный предложил: то ли с фабрики украл, то ли у жены. Мохер — вещь модная, и шарфы и шапки из него в моде, и полезная вещь…»

А времени уже одиннадцатый час, разлежалась, размечталась, корит себя Маргарита Артемьевна, и быстро, быстро — в голове уже ни одной посторонней мысли, только домашние дела, только будущий семинар — моет тарелки после завтрака, кофейные чашки, тряпкой вытирает стол, еще пять минут на макияж, проверить, не горит ли где-нибудь в ванной или туалете свет, выключен ли электроутюг, — и в лифт, вниз, во двор.