Мемуары ротного придурка

Но, вопреки всему, саперная рота была достойно представлена на третьем фронте. Нашу честь поддерживала сборная команда, за которую вся рота болела, радовалась ее победам и глубоко переживала неудачи.

Капитаном команды по праву считался Мильт, самый многоопытный бабник, каким и полагалось быть донскому казаку, да к тому же еще станичному милиционеру. Мильт хвалился, что у самого начальника райотдела молодую жену отбил!

Центральным нападающим единогласно был признан Бес, на счету которого числилось больше всего побед, за ним тянулись молодые сержанты и командир второго взвода лейтенант Григорьян со своей бородой, смахивающий на ассирийского царя Навуходоносора.

Командир роты играл больше роль судьи, поскольку он в похождениях не участвовал и всегда жил солидно, имея персональную ППЖ.

Читатель, конечно, догадывается, что я относился к разряду болельщиков, причем не особо искушенных, прямо надо сказать: мой первый роман со студенткой Любой в городе Горьком, оборвавшийся из-за неожиданной отправки на фронт, дальше совместного посещения кино зайти не успел.

Правда, у меня оказалась ее фотокарточка - Люба попросила срисовать ее портрет - с полустертыми словами на обратной стороне: "Каво люблю, тому дарю" (подозреваю, что эта дарственная надпись предназначалась не для меня). Тем не менее Любина фотокарточка в роте имела потрясающий успех, и мне даже завидовали - мол, у такого очкарика-недотепы какая девушка красивая!

Даже наша ротная ППЖ Нюрочка о моем выборе отзывалась одобрительно. Романтическую любовь она считала делом святым и со всей решительностью защищала меня от подковырок.

Нюрочка была в роте санинструктором, так сказать, представителем "наркомздрава", и по совместительству являлась также объектом коллективных атак нашей команды.

Вообще-то у нас в полку придурочных донжуанов было хоть отбавляй, но она ими не особенно тяготилась: ведь еще до армии она работала по самой древнейшей профессии на Краснодарском вокзале и тайны из этого не делала. Ее груди, бедра и ягодицы, по всеобщему свидетельству очевидцев, были покрыты искуснейшей татуировкой. Например, на одной половине эпинштейна (так изысканно называл эту часть ее тела Мильт) была изображена кошка, а на другой - мышка. По словам тех же очевидцев, когда Нюрочка ходила, кошка догоняла мышку, как живая!

Однажды сам командир полка майор Кузнецов из чистого любопытства решил взглянуть на Нюрочкины "картинки" и так ими пленился, что забрал Нюрочку из нашей роты к себе и произвел в свою личную ППЖ.

Таким образом она и вознеслась в полковые гранд-дамы, распоряжалась командирским адъютантом и ординарцами, как хотела, говорили, что и сам майор попал к ней под каблук.

Краснодарский вокзал и саперную роту она уже не вспоминала, поплевывая на нашу команду с высоты своего положения, и лишь для Беса делала исключение.

Потом у майора Нюрочку отбил какой-то дивизионный начальник, и она пошла наверх - в конце войны ее видели в машине с каким-то генералом, всю увешанную медалями.

Потеряв фронтовую подругу, ротная команда подалась на сторону - к этому времени наш полк попал за границу - в Европу.

Я надеюсь, что читатель великодушно простит мне отсутствие похождений на третьем фронте, каковые, вероятно, обогатили бы мои мемуары. Это объяснялось не только моей застенчивостью и малой осведомленностью в сердечных делах, но главным образом паническим страхом перед венерическим госпиталем. По рассказам побывавших там "канареечников" ("канарейкой" ласково называли гонорею, самую распространенную награду за сердечные успехи), им впрыскивали в берцовую кость лошадиную дозу скипидара. После этого "канарейка" улетала, но многие по нескольку дней лежали без сознания, а затем ползали на карачках целый месяц, пока приходили в себя. Поймать "канарейку" - это было еще полбеды. Можно было запросто обзавестись и бледной спирохетой, которая, проникая в организм, откусывала носы и высасывала мозги.

- Волков бояться - в лес не ходить! - посмеивались солдаты, бесстрашно атакуя освобождаемый от фашистского ига прекрасный пол. Я же из-за своей мнительности дал себе зарок - к сердечным делам приступить лишь по возвращении домой.

(Между прочим, когда я женился, моя покойная теща, в годы войны работавшая врачом в тыловом госпитале, потребовала от меня, как от фронтовика, справочку от венеролога.)

Но на фронте разве можно было от чего-либо зарекаться? Однажды я чуть было не угодил в объятия к Нюрочке, к которой испытывал лишь отвращение, хотя она мне и покровительствовала. Это случилось в самый страшный момент моей жизни, когда резерв нашей саперной роты был окружен немцами на высоте 718 в Карпатах. Мы оказались в старых окопах, оставшихся со времен Первой мировой войны, где заняли круговую оборону.