Мемуары

Сторонники же монархического правления отстаивали мнение, что король вообще может обходиться без Генеральных штатов, а если он все же соблаговолит их созывать, то они обязаны оказать ему финансовую помощь и не имеют права вникать в дела политического управления. В связи с этим поднимался вопрос о сущности и происхождении королевской власти, имевший решающее значение для определения ее полномочий. Еще с начала XIV в. королевскими легистами усиленно проводилась идея божественного происхождения королевской власти, заимствованная из позднего римского права. «В отношении своих подданных король в своем королевстве является как бы телесным богом… и как господь почитается на небесах, так почитается и государь на земле… ибо государь – наместник бога всемогущего» [705]. Эта идея подкреплялась распространенной среди народа усилиями монархии и церкви верой в чудодейственную силу королей, приобретаемую благодаря процедуре коронации и миропомазания и позволяющую им излечивать больных золотухой [706]. О том, что Людовик XI, например, каждую неделю принимал золотушных, не пренебрегая этой своей обязанностью, пишет Коммин (гл. IV шестой книги).

Идеи божественного происхождения королевской власти и ее абсолютного суверенитета во второй половине XV в. имели, правда, ограниченное распространение. Историческая и политическая литература того времени на них почти не откликается, и их уделом пока что была королевская канцелярия и юстиция. И если в речах, произнесенных на Турских штатах 1484 г., прозвучало, что «короли являют собой образ бога», то там же говорилось и о том, что «государство – это дело народное» и что именно народу (под которым подразумевалось прежде всего дворянство) принадлежит суверенитет, а короли являются лишь его уполномоченными.[707]

В этой идейной борьбе Коммин занимал промежуточную позицию [708]. Он совершенно недвусмысленно говорит о том, что короли не имеют права облагать подданных налогами без их пожалования Генеральными штатами. А поскольку вопрос о сословном представительстве поднимается им в связи с денежными поборами на содержание армии и ведение войн, он высказывается за то, что государям неплохо было бы получать согласие подданных и на ведение войн, поскольку «короли и государи становятся более сильными и внушают больший страх своим врагам, когда действуют по совету своих подданных» (II, 217). Определенно же он настаивает на предварительном совете и согласии на войну только от дворян (II, 216).

В историографии эти взгляды Коммина получили двоякую оценку. Еще первый исследователь его творчества известный литературный критик Сент-Бев отозвался о них поистине восторженно, провозгласив Коммина первым носителем идеи народоправства во Франции [709]. В том же духе расценивали их и другие исследователи XIX – начала XX в., подчеркивавшие, кроме того, что Коммин стал сторонником ограниченной монархии под влиянием английского политического устройства [710]. В историографии XX в. эта точка зрения осталась преобладающей, хотя в нее были внесены некоторые уточнения. Бельгийский исследователь Г. Шарлье справедливо отметил, что идея сословного представительства была заимствована Коммином не из Англии, а из старой феодальной доктрины, широко распространенной во Франции [711]. А крупнейший современный знаток творчества Коммина Ж. Дюфурне вскрыл психологическую подоплеку приверженности Коммина к этой идее: поскольку он принял участие в лиге принцев после смерти Людовика XI и вместе с ней требовал созыва Генеральных штатов 1484 г., то в своих воспоминаниях он стал решительно отстаивать необходимость сословного представительства, чтобы тем самым оправдать свое участие в лиге [712].

К иному выводу – что Коммин видит в Генеральных штатах не ограничивающий власть короля, а совещательный орган – впервые пришел русский историк И. Пузино, которого поддержала и А. Е. Рогинская. По мнению Пузино, у Коммина по поводу необходимости сословного представительства «одно лишь обособленное утверждение, из коего вывод, будто он был сторонником парламентаризма, является произвольным и ничем не подтверждаемым толкованием» [713].