Memory Makers

В своем внутреннем варианте нарратив о якобы массовой популярности Путина среди европейцев якобы проистекал из его смелости выступить против гегемонистских западных держав, тем самым утверждая его уверенность в самобытности и верности истории своей страны. 2. Как и в предыдущие годы, СМИ и государственный дискурс во время третьего срока Путина способствовали созданию "медийной универсальной нормы принадлежности к большинству", которую Илья Кукулин назвал важной частью патриотической пропаганды во время третьего срока Путина (Кукулин 2018: 223). Близкий к Кремлю академик Сергей Марков подтвердил, что акцент на большинстве сделан намеренно, описав акцент на народе или нации (narod) после 2012 года как переход к "демократии большинства", при которой права большинства защищаются от якобы агрессивного и враждебного меньшинства (Н. Петров 2013). Этот нарратив также хорошо сочетается с нелиберальными и религиозными дискурсами в российской политике , такими как речь президента Путина на Валдае в 2021 году , в которой он сетует на "заумь" и "культуру отмены" на Западе (Презид. России 2021). Такие нарративы важны для функционирования и контекста обращения к истории и опираются на бинарность сознательного и бессознательного гражданина.

Мессианская интерпретация правительством российского культурного сознания зависит от своеобразной концептуализации русскости, которая сводит текущие события и российскую идентичность не более чем к идиосинкразической интерпретации истории. Учитывая, что критика государственной политики легко интерпретируется как вызов русской памяти, это приводит к следующим смешениям:

 

1.

Выступать против российской политики - значит бросать вызов российской памяти или "истории".

2.

Оспаривать русскую память - значит ставить под угрозу и/или отвергать русскую идентичность.

 

Превращение понимания истории в определение принадлежности подчеркивает степень, в которой историческое обрамление направлено на секьюритизацию даже умеренных политических различий, в результате чего позиция, скажем, по поводу действий Кремля в Сирии превращается в вопрос экзистенциальной безопасности для российской нации. В сочетании с другими тенденциями это стигматизирует оппозицию, позиционируя ее расхождение с историческим консенсусом - и отсутствие культурного самосознания - как угрозу самой ткани нации. Вячеслав Володин сформулировал эту позицию, заявив, что россиян, не согласных с войной их страны против Украины, следует лишать гражданства (Moscow Times 2022).

В то же время часто можно услышать, как телекомментаторы и церковные деятели утверждают, что "русский [russkii] - это понятие без границ, простирающееся во все уголки планеты" (Чигишов 2015ф: 24.01), что предполагает инклюзивный подход к принадлежности. Отказываясь от чисто этнического понимания русскости, акцент делается на русской культуре как на чем-то открытом для всех, независимо от национальности. Аналогичным образом, в официальном политическом дискурсе этническая принадлежность играет относительно незначительную роль. Напротив, политическая идентичность, определяемая исторической интерпретацией, оттесняет этническое наследие, когда речь заходит о русскости. Культурные и цивилизационные смыслы, приписываемые русскости, означают, что на российскую идентичность могут претендовать неславяне (с правильной культурной памятью), но не те этнические русские, чьи политические взгляды расходятся с кремлевскими, что отражено в следующем комментарии таблоида: "Эти люди [несогласные с политикой правительства по Сирии] больше не русские. Эти люди оторваны от своих корней, от истории своего народа. Это понятие справедливости (которого им не хватает) действительно заложено в русском генетическом коде" (Цепляев 2015). Подобные описания подчеркивают, что русскость, несмотря на традиционную этническую коннотацию, стала цивилизационной идентичностью, официально определяемой политическими и культурными взглядами. 3 Здесь же мы в очередной раз видим реализацию мантры о том, что сознание (правильная память) определяет бытие (русским).