Меморандум

— А я знаю, — сказал я, все еще провожая взглядом удаляющуюся сутулую фигуру в черном. — Скажите, профессор, а разве в «Пугачеве» Пушкина Василису Егоровну окружали только одни священники? А ведь она ко всем мужчинам обращалась «батюшка мой»… Простите, мой автобус подходит, до свидания, спасибо.

Людмила в телефонном разговоре еще не раз просила прощение за поведение своего начальника. В храме Николая в Кузнецах, что рядом с православным институтом, я иногда после очередного сообщения о смерти знакомого, заказывал сорокоусты и стоял у канунника, поминая новопреставленного. Почти каждый раз ко мне сзади приближался человек и поворачивал к себе — это был Борис Михайлович, он там встречался со студентами. Окатывая меня холодом, он громко, на весь храм задавал все тот же вопрос:

— Так вы соблаговолите прийти к нам на встречу со студентами?

— Не могу, Борис Михайлович, — отвечал я привычно как можно тише, — Нет благословения.

— Ну и что?

— Если нет благословения, значит, нельзя, — пояснял я азы послушания седовласому профессору. — Простите…

Однажды издатель Гриша попросил меня взять письменное благословение у знаменитого священника, декана факультета православного института. Сказал, что ему донесли, что «батя вполне адекватный и начитанный». Я подошел к нему на исповеди и изложил просьбу. Батюшка обрадовался:

— Конечно давайте, я завтра улетаю в Европу, будет что в дороге почитать, а вы позвоните мне домой через недельку. — И продиктовал номер телефона.

Через неделю звоню.

— Алексей, ну что могу сказать. Мне ваши книги очень понравились. Я нахожу их полезными и интересными. Честно сказать, просто зачитался, не оторваться. Так что приходите в храм на всенощную, я на бланке института дам свое положительное заключение.

На всенощной я стоял в двух метрах от священника. Он изо всех сил делал вид, что меня не помнит. Во время отпуста, он чуть не ударил меня крестом по губам и толкнул в сторону: проходи, чего встал, с улыбкой переключившись на молодую пару в собольих шубах, автомобили которых марки «люкс» заполнили весь переулок у входа в храм.

Я позвонил Людмиле, спросил:

— Что случилось с батюшкой, он так хорошо отзывался о книгах, а в храме чуть не вытолкал меня взашей?

— Это все происки вашего врага, Бориса Михайловича. Он ведает всеми документами. Наверное, запретил декану написать заключение. Ведь не декан-священник, а он, профессор физмата, у нас всё решает. Да вы не удивляйтесь, у нас такие вещи сплошь и рядом. Стоит кому добиться уважения студентов, хоть каких-то скромных успехов, как следует увольнение. Вот и меня выдавливают из преподавателей.

— Вас-то за что, Людмила?

— А за всё хорошее… Наша с вами беда, Алексей, в том, что православная молодежь нас любит. Нас, а не их, понимаете… Простите, что я вас втянула в эти академические страсти.

Через два месяца Людмилу уволили. Она работала дворником, ее избили таджики, считающие этот бизнес своим, она оглохла, чуть позже мне позвонил мужчина, представился сыном Людмилы и сказал, что она умерла от скоропостижного рака, просил молитв о упокоении.

Профессор еще раз подошел ко мне и потребовал прийти в институт на встречу, я молча ушел прочь от него, едва сдерживаясь, чтобы не ударить. Такой вот лощеный профессор-убийца… О, Господи милостивый, дай мне прощение и любовь к этому человеку!

Плодимся и размножаемся

В одно из своих дежурных посещений Левобережья, славного удела родной тещи, где подобно марочному коньяку томилась в застенках, набирая крепость и букет, моя ненаглядная Дашенька, — уткнулся я в закрытую дверь. Ключей мне, как непутёвому супругу, не полагалось, поэтому ничего не оставалось, как приземлиться на скамейку у тяжелой двери подъезда и превратиться в собачонку, оставленную хозяйкой у двери магазина. Примерно, как вышеупомянутое домашнее декоративное животное, я с волнением смотрел на дверь цвета запекшейся крови и вздрагивал от каждого её хлопка, внутренне поскуливая от чувства оставленности и собачьего одиночества. Даже не заметил, как рядом на скамейку мягко присела женщина, лишь услышав душевные причитания, понял, что я не один и оглянулся.

— Вот так всегда, — нараспев констатировала она, кивая головой в платке с ядовито-алыми розами по траурному фону, — пригласят хорошего человека, а сами уходят незнамо куда. Никакой ответственности у совремённых поколений, никакой! — Так как я молчал, она спросила: — Ты ведь, сынок, у нас зять Тимофеевны? Так что ли?

— Зять, — трагически подтвердил я свой диагноз, дополнив его собственным наблюдением: — но еще больше законный супруг Даши.

— Ой, милый, — запела она, — разве я не знаю, да твоя Дашенька — она тут как рабыня Изаура, такая хорошенькая, да послушная, такая заботливая девочка. А эта!.. Тещ-щ-щ-щия твоя…

— Что с ней? — испуганно качнулся я.