Меморандум

Спустя месяц вышла книга центрового игумена что-то про не очень благочестивых, но своих в доску практически святых его бывших собутыльниках. Причем, он там был святей преподобного, а его братья — тупицы, пьяницы горькие и вор на воре. А чтобы не было сомнений, о ком он пишет, автор снабдил книгу фотографиями, как в советские времена — на доске позора. Как там в фильме «Афоня» слесарь показывает Коле на свою фотографию с надписью «Позор пьянице Афанасию Борщову!» и гордо так говорит: «А это я, второй месяц висю!»

Тираж книги звездного игумена был, разумеется миллионным, а уж реклама по всем каналам масс-медиа — как у фильма Мартина Скорсезе: помнится, все улицы были заклеены изображением человека, распятого на женском лоне. Только в данном случае в роли распятого оказался мой «Посланник», а лоном служили многократно изнасилованные врагом человеческим мозги центрового редактора, резавшего по живому под мудрым руководством центрового игумена. Что ж, у моего «Посланника» вполне равноапостольная судьба!.. А депутатскую папку с моими книгами Сергей несколько раз видел в роскошном кабинете центрового аскета, когда заходил туда по своим делам. И каждый раз слой пыли на папке становился гуще и толще. Сергей настолько сильно проникся державностью центрового игумена, из окон которого виднелись кремлевские рубиновые пентаграммы, что в его присутствии вел себя как парализованный и только печально косился на мои книги и тупо, верноподданно молчал.

Спустя несколько месяцев Миша как ни в чем не бывало, позвонил и пригласил меня в парнокопытное кафе. Когда я вошел, он доедал фирменную солянку.

— И как ты можешь есть этот вырви-глаз? — поморщился я, глядя на тарелку с ядовито-оранжевым супом. — Там же уксуса — половина объема!

— Норма-а-а-ально! Привет, Алексей. Колька книгу твою с автографом самому вручил. Дали ему квартиру отдельную. Так что он совсем пропал на своей работе. Что, сверху звонили?

— Нет и скорей всего уже не позвонят. Я же там всё о Царе пишу, о том, что только он и есть законный правитель России. А нынешние узурпаторы власти — они все под анафемой живут. Сейчас, зачту из моей волшебной книжечки, как дочка говорит. — Из кармана извлекается записная книжка. — «Обеты, данные в Грамоте 1613 года всем Русским народом за себя и своих потомком, остаются обязательными навсегда. Причем, никакой иной Собор изменить или отменить этих постановлений не вправе и не властен. «Да будет же, — говорится в Грамоте, — написанное в ней незабвенно, твердо и неразрушимо в роды родов. А кто убо не похочет послушати сего соборного уложения, его же Бог благоизволи, и начнет глаголати ина и молву в людех чинити, таковой… в каком чину не буди… чину своего извержен будет и от Церкви Божией отлучен… не буди на нем благословение отныне и до века, понеже не восхоте благословения и соборного уложения послушати, тем и удалился от него и облечеся в клятву» (РПВП, т.1, стр.253). Так что, Михаил, не стоит ждать милостей от нынешней власти, когда мы с тобой всё необходимое получаем от Вседержителя, Царя всех царей. А что ты хотел рассказать?

— А! Ну да… — Миша закрыл рот с желтым языком и приступил к рассказу: — Возил на днях одну дамочку с Рублевки в Оптину Пустынь. Отец Никита благословил. Познакомился там с отцом Силой. А со мной — аки белый рояль в кустах — в портфеле была твоя рукопись. Мне ее Сергей Холодов дал на предмет получения архиерейского благословения.

— Что-то не помню, чтобы я об этом просил.

— Да это Сережкина Светка попросила, когда узнала, что еду Оптину. Она и рассказала про отца Силу. Мы там с Рублевской тётенькой аж неделю жили в особняке для VIP’ов, она всё никак не могла прорваться к старцу, а у нее беда: сын на героин подсел. Кстати, старец благословил сына поселить у неё дома и в его комнате поставить гроб — вот, мол, ляжешь в этот ящик, если не бросишь колоться. И, кстати, подействовало — парень стал чистым, аки ангел и сейчас готовится к постригу в Оптину. Ну, это так, к слову. В общем, всю неделю батюшка Сила читал твою рукопись. Начеркал там всего! Красным карандашом. Вся красная, будто израненная. А мне сказал, что если ты не исправишь, то он не даст патриаршее благословение. А еще сказал, что в таком виде рукопись, простите, воняет.

— Слушай, а это не тот отец Сила, который песенки разные так жалисно пел?

— Ага! Он самый. Так красиво пел! Я аж плакал.