Мефодий Буслаев: другой путь (СИ)

Вздохнув, я ступил на первую плиту. 'Быстрая', на ней нельзя было задерживаться дольше трех секунд - и я ступил на вторую справа, плиту вечного голода. Она активировалась с промежутками в тридцать секунд, и у меня было время, чтобы пройти дальше.

Лабиринт, столь не проходимый для других, был детской игрой - ведь он сам подсказывал мне нужный путь, подсвечивая его и выставляя нужные плиты. Ему было не интересно убить первого посетителя за долгие сотни лет простейшими ловушками, и плиты десятой сотни тонко щерились улыбками вдали, становясь все ближе. Вторая, третья, четвертая сотня - лабиринт не может удержать того, кто видит его насквозь. И, что куда более важно, лабиринт не может удержать того, кого удерживать не хочет.

Порой я натыкался на скелеты тех, кто пытался пройти лабиринт, не имея на то разрешения - они оставались на наиболее заметных плитах, будто бы Храм сам выставлял их тела напоказ в предупреждение следующим поколениям. Порой я запинался - когда в одном месте оказывались однозначно смертельные плиты, но всякий раз находился выход, пусть даже и в последний миг. Лабиринт играл со мной, подбрасывая все новые и новые ловушки. Он будто бы красовался, являя глазу все более и более сложные чары. Плиты бесконечного золота, плиты спасения, плиты света, плиты тьмы - в Лабиринте было все. Однажды я даже заметил плиту Вавилона - любой ступивший на нее оказался бы обладателем всех сокровищ мира, что когда-либо существовали или будут существовать. Жаль только, что сойти с этой плиты он никогда бы не смог.

Седьмая и восьмая сотня - здесь кончались простые ловушки, и начинался совсем иной путь - путь души. Плиты, наступив на которые, человек бы получил то, чего жаждет больше всего. Плиты, воплощавшие худшие кошмары, плиты, вырывавшие эйдос или лишавшие крыльев. Плиты, менявшие суть - светлый, наступив на них, стал бы темным, а некромаг - магом жизни. Плиты, обнулявшие силы наступившего. Были даже плиты, менявшие характер - зеркально обращая комплексы, превращая наступившего в свою противоположность... Или в то, что он ненавидит больше всего.

Восемьсот девяносто девятая плита. Последняя, известная мне. Пройденные плиты мягко усмехались за спиной, переливаясь на свету. У меня не было сомнений в том, что мне позволили пройти, слегка подталкивая в спину. Плиты отсутствующего цвета, плиты иных миров и пространств - они не могли существовать, но упорно отрицали это. У меня не было ключа к ним, я не знал, что меня ждет, когда я ступлю на них. Девятьсот плит лабиринта уже показали все, что укладывались в мое представление о возможном. Значит, осталось невозможное.

Плита под моими ногами угрожающе замерцала, не оставив мне иного выхода - и я ступил вперед. Ступил в неизвестность. Ступил туда, куда ступать не стоило.

Сознание разрывается на куски. Калейдоскоп отражений, бесконечный и неограниченный, раскрывается миллиардами зеркал, и я теряю себя в бесконечных лабиринтах.

Изумруды, яркие, словно кислота

- Квартира - моя! - крик мужчины в изрядном подпитии отражается от стен. - Где ты была, когда умирала мать? Я сидел с ней, меняя капельницы, пока ты трахалась с половиной города! А теперь твой недомуж тебя кинул, и ты со своим выродком притащилась сюда, и пытаешь отсудить у меня половину дома!

Почему они кричат?

- Мне нужно где-то жить! - Зозо не спала уже третьи сутки. Вскоре после родов ее муж исчез, не выдержав жизни с маленьким ребенком и загуляв. - И половина квартиры - моя!

Молодая женщина не понимала, почему на нее свалились эти беды, и почему брат вместо того, чтобы помочь, обливает презрением.

- А чем ты думала, когда рожала?! - голос Эди только набирал силу, и уже разбился о стену первый бокал. - Ни работы, ни своей квартиры, ни денег - только муж, которого ты и знала месяц. Не было бабла на презервативы? Не могла сделать аборт?

В жизнь Эди, только начавшую налаживаться после смерти матери, снова влезала тупоголовая старшая сестра. Ему было всего двадцать четыре, он уже закончил универ и к нему почти переехала девушка - как в дом, его дом, притащилась конченая дура, отобрав комнату, за которую ему платили аренду.

Чем я им помешал?

Золотоволосый мальчик четырех лет сжимается за диваном, прячась от громких голосов. До него никому нет дела, и он не понимает, что он делает не так - ведь мама с папой только пару дней назад были вместе. Он еще не осознавал, что произошло, но понимал, что в чем-то виноват,

Почему?

Калейдоскоп открывается бесчисленным множеством граней, и на смену тьме приходят изумруды. Яркие, словно кислота.