Медведь

В белом коридоре у входа в реанимацию я пыталась представить ее. Вот я поднимаю и скидываю эту подушку на пол, топчу ее ногами, рву в клочья, а потом открываю окно и — грязные ошметки черной ткани, порванные пустые пьяные глазки и бессмысленные улыбки летят, подхваченные влажным сильным очищающим ветром, куда-то в дебри унылых купчинских дворов, а оттуда еще дальше. Прочь из нашей жизни.

Стоп-назад, стоп-назад. Назад, назад! Как же воротить время назад?

Следователь позвонила через месяц и сказала:

— Вам постановление об отказе в возбуждении уголовного дела по почте прислать или вы сами хотите приехать и с материалами ознакомиться?

Я сказала, что приеду сама.

Водитель позвонил через месяц, когда стало ясно, что дело о ДТП закроют:

— Я не успел понять, как это произошло. Только до сих пор перед глазами его белое-белое лицо и руки. Я все думаю, почему именно я? Мать больше всего жалко, передавайте ей соболезнования.

Я сказала, что передам, но не выполнила своего обещания, потому что она никогда не спрашивала о водителе, словно его и не было.

Двое институтских товарищей, видевшие Медведя последними, так и не позвонили. Наверное, им нечего было сказать, да и мне им тоже.

— Время летит. Так и хочется вас по спине похлопать! — шутливо замечала теперь невысокая энергичная врач на каждом утреннем обходе.

— Повезло, скоро домой, — говорили мои новые больничные знакомые из обоих отделений.

— Вот ведь, как на собаке заживает! Ну прости, как на кошке, — ликовали друзья.

Однажды перед перевязкой я привычно отправилась в душ, чтобы снять повязку.

— Нет, сегодня у нас в планах по-сухому, — остановила меня врач.

— А может, все-таки по-мокрому? — жалобно попыталась уломать я ее.

— Нет, только по-сухому!

В памяти тут же мелькнули слова старушек в мой первый больничный день: «По-сухому, ууу, живодеры!»

Но ничего страшного не произошло.

— Как мне ваша спина нравится, — одобрительно сказал на перевязке бородатый хирург, заведующий отделением.

— Шутите? — ощетинилась я.

— Ничуть. Правда, я серьезно. Хороший результат. Только будьте теперь осторожнее. Поверьте, везет далеко не всегда.

Уродливый коричневый браслет ожога на запястье неожиданно исчез, да так, что и не различишь, где он был, хотя его и вовсе не лечили. Дольше всех заживал маленький, не значимый для медицины ожог под нашими обручальными кольцами.

И вот — весна. Солнце в окна, стая бойких воробьев весело и деловито сновала по маленькому двору большой больницы. На улице еще не оттепель, но уже ее предчувствие. Небо голубое, высокое, но эта высота уже не морозная, как совсем недавно, а весенне-прозрачная.

Накануне выписки мои крылья невероятно, жутко, больно и одновременно сладостно зачесались и отпали уродливой бугристой коркой, а под ними оказалась тонкая розовая кожица, так просившаяся наружу. До нее было страшно дотронуться, но это была моя новая кожа! От ожога на спине остался контур в виде крыльев — на память, но врачи сказали, что со временем, когда кожа загрубеет, сровняется и он.

— Отлично, мы очень за вас рады, — говорили они. Настоящий врач всегда радуется за своего пациента, и не важно, из какого отделения он выписывается.

Попрощавшись с врачами, я спустилась вниз. Выехавшая за мной машина застряла в пробке. Я знала, где буду ждать.

Часы показывали 12:00, в белом коридоре собрались родственники. Я сидела чуть поодаль, на железном стуле у большого окна. Как будто и не уходила отсюда, только неестественно прямо держала спину: поводить плечами, сутулиться, да и просто лишний раз шевелиться страшно — тонкая кожица натягивается, вдруг лопнет. Всего через пару недель она загрубеет. Наверное, так же быстро, как человеческая кожа, грубеет душа, когда попадает в ловушку этих белых стен. Кожа загрубеет, но привычка не сгибать спину сохранится у меня надолго, как у воспитанницы института благородных девиц.

От толпы отделилась женщина средних лет. Получив свою порцию известий, она, как раненый зверь, потерянно метнулась в сторону, схватилась за голову и принялась что-то бормотать себе под нос. Повторяя ее траекторию, следом понуро плелся мужчина, не зная, куда себя деть.

Она поравнялась со мной и вдруг воскликнула:

— Он не умрет?! — это был и вопрос, и утверждение одновременно, и предназначались они не мне, ведь она никого не видела. Я поняла это, заглянув ей в глаза. В них была воронка, отменяющая время, засасывающая внутрь, я задержала взгляд, и весна пропала, лицо обожгли колючие снежинки ночной январской метели.

Крестив Медведя, я поехала домой, где меня ждали родственники. В те дни мы не могли быть поодиночке: приезжая из больницы, каждый находил себе спальное место и ложился иногда прямо в одежде, чтобы быстрее забыться, а утром вновь с надеждой и ужасом ехать к окошку справочной.

Войдя в квартиру, я увидела, что никто не спит. Не зная, что ему в эти минуты делают вторую операцию, родные словно чувствовали это. Сестра сидела в темной комнате на коленях и, раскачиваясь, читала молитву. Распечатанные тексты молитв лежали повсюду. Мама тоже не спала, сидела в углу и смотрела в одну точку.