Медведь

ВСЕ СЛЕДУЮЩЕЕ УТРО ВЬЮГА НЕ ВЫПУСКАЛА ее наружу — девочка сидела, съежившись, у кострища. Позавтракала слабеньким чаем из сассафраса и олениной, разметила на стене пещеры календарь, с того дня, когда начала у реки отсчет от солнцестояния, добавила еще пять дней: три она проспала, а два — бодрствовала и здесь была пума. Она мерила шагами каменный пол, вслушиваясь в медленное гулкое дыхание медведя, и обдумывала слова пумы о том, что они с медведем теперь связаны. Она не чувствовала связи ни с чем, кроме своего желания оказаться дома — за это, и только за это она станет цепляться, чтобы выжить. Освежевала бобров, выскоблила шкурки, положила сушиться, потом взяла шкурки опоссумов, промыла с внутренней стороны мозгом, отжала, распялила, подбросила в огонь свежего дерева, чтобы прокоптить: так при последней сушке они станут мягкими.

БЕЗ ХОРОШИХ СНЕГОСТУПОВ В ЛЕС БЫЛО НЕ выбраться, а ветки сосны и болиголова, из которых их делают, поблизости от пещеры не росли. Около полудня вьюга стихла ненадолго, девочка вышла наружу и по колено в снегу побрела к опушке. Влезла на первую же сосну, отломила от ствола четыре ветки, стоймя воткнула их в снег. Потом пробралась ниже по склону к зарослям болиголова, нарезала полную охапку прутьев, притащила все это по сугробам назад в пещеру и взялась за работу.

Зазубренным краем камня, расколовшегося в костре, она обрезала сосновые ветки на длину груди, потом ножом уплощила их с одной стороны и сделала желобок с другой. Сухожилием из ноги оленя привязала четыре веточки поменьше крест-накрест к середине больших веток — сюда будет опираться нога, потом согнула концы веток и связала вместе. Так в руках у нее оказались два снегоступа, формой напоминавших рыбу, размером в половину ее роста. Тогда она взяла ветки болиголова и вплела их внутрь, начиная с конца, пропустила под опорами для ног и вывела к носу — они прочно и аккуратно легли в сосновый каркас. Она положила снегоступы на пол, встала сверху и поняла: ее вес они выдержат.

ПЯТЬ ДНЕЙ НЕ СТИХАЛА ВЬЮГА, ВСЕ ЭТО ВРЕМЯ девочка питалась олениной и корой. Вытащила из снежной укладки половину мяса, закоптила на распялке, которую сделала для шкур, — нарубила свежие кленовые ветки на щепки и сделала оленину холодного копчения: так когда-то делал отец. На это ушел один день и ночь; девочка гадала, не разбудит ли дым от просушки шкур и копчения мяса медведя, но зверь продолжал спать.

Утром шестого дня ее разбудило солнце и крепкий мороз. Она подкинула в костер последние поленья, сжевала на завтрак кусок оленины, потом привязала к башмакам снегоступы и вышла наружу.

Лес превратился в мир безмолвия. Глубокий снег похоронил под собой все, кроме деревьев, — для девочки он выглядел таким же, как мир за пределами дома, построенного отцом, в те месяцы, когда и там наметало сугробы: они по многу дней ждали, когда стихнет вьюга, потом подкидывали в очаг побольше дров, надевали снегоступы из веток и шкур и выходили наружу. Сейчас стояло безветрие. Нигде не было ни единого живого существа, кроме нее. Она потопала, проверяя крепление и прочность снегоступов, вслушалась в то, как гулко ее топанье разносится на морозе по склону горы. А потом медленно зашагала по незнакомой территории.

ОНА ДУМАЛА О ПУМЕ, О ТОМ, КАК ТА ТО И ДЕЛО оборачивалась к вершине горы, пока ходила взад-вперед и разговаривала с ней. Девочка еще ни разу не поднималась туда, только спускалась: искала в лесу хоть какое-то пропитание. Там, наверху, было что-то важное, нужно было выяснить что.

Подъем оказался круче, чем она предполагала, но снегоступы не подвели, она стремительно двигалась по толстому слою снега. Нужна одежда потеплее. Одеяла и старой оленьей шкуры недостаточно. Она поняла, зачем пума принесла ей опоссумов и бобров. Вернувшись вечером в пещеру, она сошьет из шкурок шапку и варежки. Если удастся поймать кроликов и зайцев, можно будет утеплить оленью рубашку изнутри их мехом. Все хорошо, лишь бы тепло держалось подольше. Впереди много зимних дней, морозы будут даже посильнее сегодняшнего.