Медный всадник

Интересные, хотя и не вполне систематизированные наблюдения, касающиеся отражений и воздействий «Петербургской повести» Пушкина в литературе (главным образом в поэзии) начала XX в. и Советской эпохи, содержатся в статье А. Н. Лурье «Поэма А. С. Пушкина „Медный Всадник“ и советская поэзия 20-х годов».[533] Материал, охватываемый статьей, выходит за пределы этого заглавия, относясь не только к 20-м годам, но и к предреволюционному периоду (Мережковский, Брюсов, Ин. Анненский, Блок, П. Ф. Якубович, Ахматова) и к позднейшим годам (Маяковский, Есенин, Светлов, Асеев, Пастернак, Антокольский, Волошин, Сельвинский, Луговской, «поздняя» Ахматова и др.); кроме того, наряду с поэзией автор рассматривает также прозу Ю. Тынянова и ранние обращения к теме Петра у А. Н. Толстого.

Таково современное состояние большой проблемы, важной для понимания не только самой поэмы Пушкина, но и развития русской литературы, родоначальником которой он был. Нельзя не вспомнить здесь слова Ольги Форш, сказанные ею в связи с «Медным Всадником»: «Изумительно, как у нас все исходит от Пушкина и все возвращается к Пушкину».[534]

Обратимся теперь к обзору, хотя бы самому краткому, основных моментов эволюции исследовательских и критических мнений о «Медном Всаднике», высказывавшихся начиная с Белинского в продолжение почти 130 лет, и попытаемся на их основе, а прежде всего на основе объективного анализа содержания поэмы высказать некоторые соображения об интерпретации ее идейно-художественной проблематики.

Изучение «Медного Всадника» начинается, без сомнения, со статьи о нем Белинского, а именно с последней, 11-й статьи о «Сочинениях Александра Пушкина»,[535] содержащей, кроме разбора «Медного Всадника» и других произведений Пушкина в разных жанрах, преимущественно 30-х годов, резко отрицательный отзыв о напечатанной в «Современнике» 1836 г. «Родословной моего героя», которую критик определяет как «истинный шалаш, построенный великим мастером из драгоценного паросского мрамора».[536]

Разбор «Медного Всадника» открывается очень важным замечанием: «„Медный Всадник“, — пишет Белинский, — многим кажется каким-то странным произведением, потому что тема его, по-видимому, выражена не вполне. По крайней мере страх, с каким побежал помешанный Евгений от конной статуи Петра, нельзя объяснить ни чем другим, кроме того, что пропущены слова его к монументу. Иначе почему же вообразил он, что грозное лицо царя, возгорев гневом, тихо оборотилось к нему, и почему, когда стремглав побежал он, ему все слышалось

Как будто грома грохотанье
Тяжело-звонкое скаканье
По потрясенной мостовой?..

Условьтесь в том, что в напечатанной поэме недостает слов, обращенных Евгением к монументу, — и вам сделается ясна идея поэмы, без того смутная и неопределенная. Настоящий герой ее — Петербург. Оттого и начинается она грандиозною картиною Петра, задумывающего основание новой столицы, и ярким изображением Петербурга в его теперешнем виде».[537] Эти осторожные и тщательно завуалированные слова, многозначительные и недосказанные, показывают, по нашему убеждению, знакомство Белинского — через кого-либо из литераторов, причастных к «Современнику» 1837 г. и к «посмертному» изданию (например, через А. А. Краевского), — с подлинным текстом поэмы, недозволенным к печати и невозможным для цитирования. Белинский, указывая на «пропущенные» слова:

Добро, строитель чудотворный,
Ужо тебе!.. —

давал понять читателю протестующий, бунтарский смысл столкновения Евгения с «кумиром», начисто устраненный цензурой Николая I.

Сказав далее о том, что «с историей наводнения как исторического события поэт искусно слил частную историю любви, сделавшейся жертвою этого происшествия», и, доведя цитацию до второй, кульминационной встречи Евгения с «гигантом на бронзовом коне» (надо помнить, что цитируется печатный, переделанный Жуковским текст), Белинский указывает: «В этом беспрестанном столкновении несчастного с „гигантом на бронзовом коне“ и в впечатлении, какое производит на него вид Медного Всадника, скрывается весь смысл поэмы; здесь ключ к ее идее…».[538]

И эту идею Белинский формулирует следующим образом: «В этой поэме видим мы горестную участь личности, страдающей как бы вследствие избрания места для новой столицы, где подверглось гибели столько людей, и наше сокрушенное сочувствием сердце вместе с несчастным готово смутиться; но вдруг взор наш, упав на изваяние виновника нашей славы, склоняется долу <…> Мы понимаем смущенною душою, что не произвол, а разумная воля олицетворены в этом Медном Всаднике <…>