Медный всадник

Петр по общему признанию наречен великим, а сенатом — отцом отечества. Но за что он может великим назваться? Александр, разоритель полусвета, назван великим; Константин, омывшийся в крови сыновней, назван великим; Карл, первый возобновитель Римския империи, назван великим; Лев, папа римский, покровитель наук и художеств, назван великим; Козма Медицис, герцог Тосканский, назван великим; Генрих, добрый Генрих IV, король французский, назван великим; Людвиг XIV, тщеславный и кичливый Людвиг, король французский, назван великим; Фридрих II, король прусский, еще при жизни своей назван великим. Все сии владетели, о множестве других не упоминая, коих ласкательство великими называет, получили сие название для того, что исступили из числа людей обыкновенных услугами к отечеству, хотя великие имели пороки. Частный человек гораздо скорее может получить название великого, отличался какой-либо добродетелию или качеством, но правителю народов мало для приобретения сего лестного названия иметь добродетели или качества частных людей. Предметы, над коими разум и дух его обращается, суть многочисленны. Посредственный царь исполнением одной из должностей своего сана был бы, может быть, великий муж в частном положении; но он будет худой государь, если для одной пренебрежет многие добродетели. И так вопреки женевскому гражданину[369] познаем в Петре мужа необыкновенного, название великого заслужившего правильно.

И хотя бы Петр не отличился различными учреждениями, к народной пользе относящимися, хотя бы он не был победитель Карла XII, то мог бы и для того великим назваться, что дал первый стремление столь обширной громаде, которая, яко первенственное вещество, была без действия. — Да не уничижуся в мысли твоей, любезный друг, превознося хвалами столь властного самодержавца, который истребил последние признаки дикой вольности своего отечества. Он мертв, а мертвому льстити не можно! И я скажу, что мог бы Петр славнее быть, возносяся сам и вознося отечество свое, утверждая вольность частную; но если имеем примеры, что цари оставляли сан свой, дабы жить в покое, что происходило не от великодушия, но от сытости своего сана, то нет и до скончания мира примера, может быть, не будет, чтобы царь упустил добровольно что-либо из своея власти, седяй на престоле.

К. Н. Батюшков

Прогулка в Академию художеств

Статья К. Н. Батюшкова «Прогулка в Академию художеств» написана в 1814 г., вскоре по возвращении его в Петербург из заграничного похода, и опубликована, с подзаголовком «Письмо старого московского жителя к приятелю в деревне его Н.», в декабрьских номерах журнала «Сын отечества».[370]

Статья вошла в первое издание сочинений Батюшкова — «Опыты в стихах и в прозе» (1817), и Пушкин не мог тогда же не познакомиться с ней. Основным содержанием статьи являются описание выставки картин и скульптуры в залах Академии художеств и суждения о них автора, в которых Батюшков, по позднейшей оценке Белинского, «является страстным любителем искусства, человеком, одаренным истинно артистическою душою».[371] Но к созданию «Медного Всадника» имеют отношение не суждения Батюшкова о выставке, а вступительная часть статьи — размышления о том, «что было на этом месте до построения Петербурга?», и образ Петра, который «в первый раз обозревал берега дикой Невы». Все это в переработанном и сжатом виде нашло отражение в стихах 1-38 Вступления к «Медному Всаднику».

Известное значение для изображения в поэме Пушкина памятника Петру и для спора о нем Пушкина с Мицкевичем имеет дальнейший отрывок статьи Батюшкова, посвященный сопоставлению двух античных конных статуй — консула Бальбуса и императора Марка Аврелия — с монументом Петра, двух коней римских монументов с фальконетовым конем.

Статья Батюшкова представляется наиболее близким к поэме Пушкина элементом ее литературного фона, отразившимся в построении Вступления к ней и, в известной мере, в ее историко-философском содержании, и эта близость отмечена в критике уже давно.[372]

Ты требуешь от меня, мой старый друг, продолжения моих прогулок по Петербургу. Повинуюсь тебе.

На этот раз я буду говорить об Академии художеств, которая после двадцатилетнего нашего отсутствия из Петербурга столько переменилась… <…> Я начну мой рассказ сначала, как начинает обыкновенно болтливая старость. Слушай.