Меч мертвых

Почему разбойники устроили кладовую не рядом с жильем, а за небезопасным разводьем, осталось только гадать. Может, когда-то и здесь были мостки, да сгнили или унесло по весне? Или ключи возгоняли со дна чистую воду, свободную от торфяной мути? Или все было проще — хранили запасы еды и хмельного питья и от собственной неумеренной жадности, и от вражьей, если вдруг кто нападет?..

Тойветту двигал губами, еле слышно уговаривая Небесного Старика заново расшевелить так некстати улегшуюся поземку. Безопасная тропка, по которой они добрались сюда, вилась среди россыпи островков; молодой ижор, уязвленный в своей гордости проводника, подвел Искру и датчан слишком близко к разбойничьему гнезду. От торчавших изо льда камышей, способных надежно укрыть, островок-кладовую отделяло полных двадцать шагов чистого льда. Пока летел снег, эти двадцать шагов можно было миновать невозбранно. А теперь?..

Датчан Тойветту не любил, и за дело. Случись с ними что — туда и дорога. А вот с родом боярина Твердислава Серебряные Лисы испокон веку были друзьями. Кто простит Лисенка, если из-за него Искру покалечат или убьют?..

…Неторопливый плот тем временем причалил к берегу, и разбойник в богатой, почти по-княжески скроенной шапке поздоровался с гостем. Приезжего повели в дом; судя по всему, это был важный и значительный человек, и принимали его здесь отнюдь не впервые. Тойветту, однако, было вовсе не до того, кто и зачем натоптал дорожку к обиталищу Волдыревой ватаги. Ветер понемногу усиливался, рано или поздно поземка разгуляется снова; но и разбойники, надо полагать, захотят наведаться в свою кладовую, пока затишье… Как только жители острова и их гость скрылись за гулко бухнувшей дверью, ижор подал своим спутникам знак. Все четверо вскочили на резвые ноги и что было силы помчались через ледяную проплешину к спасительным тростникам.

Конечно, они не успели. Эгиль, опять бежавший последним, торопился как мог и чуть не наезжал сзади на лыжи Искре Твердятичу, но переломить злую судьбу, определенно витавшую над ними в тот день, было не в его силах. Он, пригибаясь, уже влетал за шуршащую завесу серо-желтых коленчатых стеблей, увенчанных засохшими метелочками, когда позади, за разводьем, начался переполох.

Сперва погоня отстала: пока снарядились, пока переправились с острова… Но вот разбойники поставили лыжи на лед, и новогородцы, каждый про себя, поняли — плохи дела. Свое болото Волдыревы ватажники знали если и похуже, чем Тойветту, то ненамного, и безошибочно летели той же тропой, не особенно нуждаясь в следах. Иным путем выбраться в эту сторону через Сокольи Мхи было все равно невозможно.

Человек, стремящийся уберечь свою жизнь, способен на многое. Но провести на ногах почти всю ночь и полдня, а потом удирать от погони — свежей, не обремененной усталостью и весьма обозленной?..

Трижды разбойники подбирались к беглецам на расстояние выстрела, но неверный, резкий, порывистый ветер мешал как следует прицелиться. Потеряв без толку несколько стрел, преследователи решили не опустошать зря тулы и для начала подобраться поближе. Они тоже видели, что настигают.

Ветер между тем понемногу обретал прежнюю силу, и поземка вновь понеслась над снегом и льдом, все выше вздымая белые языки. К тому времени, когда белая мгла начала смыкаться над головами, двое датчан, ижор и словенин успели миновать самую опасную часть Мхов. Позади осталась сплошная топь, впереди замаячили первые плотные кочки с растущими на них кривыми корявыми деревцами. Однако до настоящего надежного берега было еще далеко. Слишком далеко. Не успеть добежать туда прежде разбойников.

— Эй, финн!.. — прохрипел Эгиль в спину ижору, все так же неутомимо скользившему впереди. — А ну постой, что скажу!..

Одинокая сосна с большим птичьим гнездом на вершине возвышалась над колеблющимся морем снежных струй, точно путеводная веха, воздвигнутая самими богами: не промахнешься, не собьешься с пути. Эгиль и Харальд медленно приближались к ней, приминая лыжами торчавшую из-под снега траву, и зыбучее белое покрывало немедленно заносило оставленные ими следы. Тойветту утверждал, что надежная тропа в этом месте была совершенно прямой: только держи, мол, направление на сосну, и незачем бояться трясины. Так-то оно, может, и так, но Эгиль, внезапно оставшись без провожатого, все равно на первом же шагу покрылся липким потом, совсем иным, нежели от работы и бега.

— Это я должен был додуматься, а не ты, — сказал ему Харальд. — Если я и вправду хочу, чтобы меня называли вождем не только за мой род, но и потому, что я сам чего-нибудь стою…

Эгиль в ответ прохрипел, тыча копьем в лед перед собой:

— Я в твоем возрасте тоже не до всего додумывался, Рагнарссон. Сумей прожить столько, сколько прожил я, и в твоей груди тоже накопится премудрость тысячи битв…

Он все-таки настоял на том, чтобы идти первым, испытывая тропу тяжестью своего тела.

— Не в том дело, — сказал Харальд. — Ты размышлял, как сразиться и победить, а я только мечтал, чтобы Асы одолжили мне соколиное оперение — улететь от погони…

Эгиль усмехнулся в густую сивую бороду: