Меч и Цитадель

Пожалуй, в то время я последовал бы за всяким, посулившим отвести меня к воде. С тех пор я не раз пытался внушить себе, будто пошел за двухголовым из любопытства или в надежде раскрыть тайну огромных катафрактов, но, как ни копаюсь в памяти, вспоминая пережитое, ни разу еще не нашел в ее недрах ничего, кроме отчаяния и мучительной жажды. Перед глазами неотступно маячили серебристые витые колонны водопада над домиком Касдо, и Профетический Фонтан в садах Обители Абсолюта, и бурный поток, хлынувший вниз из резервуара на вершине утеса, в Траксе, когда я открыл шлюзовые ворота, чтоб затопить Винкулу…

Двухголовый двинулся вперед, словно нисколько не сомневался, что я пойду следом и не ударю его в спину. Стоило нам свернуть за угол, мне сделалось ясно, что ночевал я вовсе не на одной из улиц, расходящихся во все стороны от круглого здания. Круглое здание оказалось прямо перед нами. Дверь – хоть и не та, сквозь которую внутрь вошли мы с маленьким Северианом, – по-прежнему оставалась открытой, и я следом за двухголовым переступил порог.

– Вот, – объявила говорящая голова. – Полезай.

Предмет, на который он указал небрежным взмахом руки, больше всего напоминал лодку, сплошь обитую изнутри чем-то мягким, совсем как лодки-ненюфары в садах Автарха, однако плавал он не в воде – в воздухе. Когда я коснулся планшира, лодка едва заметно запрыгала, закачалась под нажимом ладони.

– Это, наверное, флайер, – сказал я. – Никогда еще их так близко не видел.

– Видишь ли, флайер – он нечто вроде ласточки, а эта посудинка… хм… даже не знаю, с чем ее лучше сравнить. Пожалуй, что с воробьем. Или с кротом. Или с той игрушечной птичкой, которую дети лупят ракетками, перебрасывая друг другу. Боюсь, законы учтивости требуют, чтоб ты поднялся на борт первым. Уверяю, ничего страшного с тобой не случится.

Однако я не спешил. От суденышка веяло чем-то настолько таинственным, что заставить себя взойти на борт оказалось непросто.

– Знаешь, я родом из Несса, с восточного берега Гьёлля, и у нас учат, что наивысшая честь – взойти на борт любого судна последним, а сойти первым.

– Так и есть, – подтвердила говорящая голова, и не успел я опомниться, как двухголовый схватил меня за пояс и перебросил в лодку с той же легкостью, с какой я мог бы забросить в нее маленького Севериана.

Под моей тяжестью суденышко качнулась вниз, заплясало на месте и тут же угрожающе резко накренилось вбок: двухголовый прыгнул в лодку следом за мной.

– Надеюсь, ты себя выше меня не считаешь?

С этим он прошептал что-то себе под нос, и лодка пришла в движение, заскользила вперед – поначалу медленно, затем все быстрей и быстрей.

– Именоваться учтивостью, – продолжал он, – достойна только учтивость истинная. Учтивость, которая не лжет. Преклоняя колени перед монархом, плебей подставляет ему шею, а отчего? Оттого, что знает: правитель волен лишить его жизни. Подобные простолюдины говорят – или, вернее, говаривали в прежние, лучшие времена – будто я не люблю правды. Но правда-то в том, что именно правду, открытое признание фактов, я ценю превыше всего остального.

Все это время мы лежали, вытянувшись во весь рост, не более чем в ширине ладони один от другого. Голова, пораженная слабоумием, названная другой головой Пиатоном, выпучилась на меня, зашевелила губами, забормотала, замычала что-то невнятное.

Я приподнялся, собираясь сесть, но двухголовый железной рукой ухватил меня за плечо и вновь уложил на дно лодки.

– Не стоит. Опасно, – пояснил он. – Ездят в этих штуковинах исключительно лежа. Ты ведь не хочешь остаться без головы? Поверь, это немногим лучше, чем обзавестись лишней.

Лодка клюнула носом и стремительно понеслась в темноту. На миг мне показалось, что тут-то нам и конец, однако страх смерти немедля сменился ощущением головокружительной скорости, знакомым с раннего детства, с тех зимних дней, когда мы катались со снежных склонов среди мавзолеев на пышных еловых лапах.

– Ты таким и родился? – попривыкнув к сему ощущению, спросил я. – Или Пиатона тебе, так сказать, навязали в товарищи? Приживили каким-то образом?

Думаю, в глубине души я уже понимал: чем больше сумею узнать об этом странном создании, тем вернее останусь в живых.

Говорящая голова от всего сердца расхохоталась.

– Имя мое – Тифон, так ко мне можешь и обращаться. Слыхал обо мне? Когда-то я правил и этой планетой, и многими прочими.

– Эхо молвы о твоем могуществе до сих пор гуляет по миру… Тифон, – ответил я, уверенный, что он лжет.

Двухголовый вновь разразился хохотом.

– Ты едва не назвал меня Императором или еще кем-то вроде, не так ли? Это у тебя еще впереди. Нет, я не был рожден в таком виде, да и рожден вообще – в твоем понимании этого слова. И Пиата ко мне вовсе не приживляли. Это меня приживили к нему. Что ты об этом скажешь?

Лодка неслась вниз с такой быстротой, что свистело в ушах, однако спуск казался не настолько крутым, как прежде. Пока я размышлял над ответом, суденышко почти выровнялось.

– А тебе этого хотелось?

– Я сам так повелел.

– Тогда это, по-моему, крайне странно. Зачем же такое могло понадобиться?