Меч и Цитадель

– Он рассказал, что чем-то проштрафился перед гильдией. Чем именно, рассказывать не пожелал, но в наказание из гильдии на время был изгнан; в красках описывал, как скверно ему было, как одиноко, как он пытался утешиться мыслями о жизни других людей, вовсе не принадлежащих ни к какой гильдии, но только жалел их, а вскоре начинал жалеть и себя самого. А напоследок еще посоветовал, если хочу жить в радости и порке больше не подвергаться, подыскать себе братство по душе и вступить в него.

– И что же ты? – спросил я.

– Подумал я и решил сделать, как он советует. И когда меня выпустили, поговорил с мастерами из множества гильдий, приглядываясь да выбирая, а после обратился с просьбами к тем, кто, по моему разумению, мог бы меня принять – к мясникам, например, к свечникам. Только никто меня к себе брать не захотел. Одни – потому что староват уже для ученичества, другие – так как денег на вступительный взнос не имею, третьи, на спину глядя, думали, что от поротого только и жди беды…

Тогда начал я было размышлять о вербовке на какой-нибудь корабль, или, может, в солдаты, и с тех пор часто жалел, что так и не поступил – хотя, кабы завербовался на службу, наверное, сейчас жалел бы не меньше, а может, вовсе давным-давно лежал бы в земле и не жалел ни о чем. Но вскоре мне, сам не знаю с чего, пришло в голову вступить в какой-нибудь духовный орден. Немало я их обошел, и в двух меня согласились принять, несмотря на безденежье и драную спину. Однако чем больше я узнавал о заведенных у них порядках, тем сильней сомневался, что уживусь с ними: я ведь и пил немало, и с девицами развлекаться любил, и меняться, сказать откровенно, мне ничуть не хотелось.

И вот однажды, болтаясь без дела на углу, приметил я прохожего – вроде бы из какого-то ордена, с которым был еще незнаком. К тому времени я уже подыскал себе корабль, но отплывал он только через неделю, а один из матросов сказал мне, что перед отходом работы на борту – хоть отбавляй, и присоветовал подождать, пока корабль не будет готов сняться с якоря. Врал все, конечно, но я-то в то время об этом не знал.

Двинулся я, стало быть, следом за этим прохожим, а когда он остановился – его, понимаешь ли, за овощами на рынок отправили, – подошел к нему и спросил, из какого он ордена. В ответ рассказал он, что числится в рабстве у Пелерин и это-де почти как членство в Ордене, только гораздо лучше. К примеру, выпьешь стаканчик-другой – никто тебе слова худого не скажет: главное, чтобы работал в трезвом уме. С девицами забавляться тоже не запрещается, и даже искать их особо не нужно, так как девчонки их почитают чуть ли не за святых, а Орден где только не странствует.

Тогда я спросил, как он думает, примут ли и меня, а еще усомнился, что житье у них вправду настолько радужное. А он ответил, что примут, наверняка примут, и хотя насчет девиц ему прямо сейчас, не сходя с места, своей правоты не доказать, бутылочку красного в доказательство правоты насчет выпивки со мной разделить – дело вполне возможное.

Отправились мы в таверну возле рынка, сели за стол, и убедился я, что насчет выпивки он не соврал. За кружкой вина рассказал он, что жизнь у рабов Пелерин – вроде матросской, потому как тоже позволяет повидать немало всевозможных земель. И на солдатскую тоже отчасти похожа, поскольку во время походов по диким местам рабы ордена вооружены. А кроме всего этого, примкнувшему к Пелеринам платят. В других орденах от всякого, принимающего их обеты, требуется даяние, а если вступивший в орден вдруг захочет уйти, часть денег ему возвращают – смотря как долго он пробыл в ордене. Ну а для рабов Пелерин, дескать, все устроено наоборот: вступающий в Орден раб получает за это плату. Чтобы уйти, должен, конечно, выкупиться, но пока остается с Орденом, все деньги принадлежат ему.

– А у меня была мать, и я, хотя давным-давно носу к ней не казал, знал, что у нее за душой нет ни аэса. Вдобавок, раздумывая о духовных орденах, я сам сделался изрядно религиозен и рассудил, что служить Предвечному, когда перед матерью грешен, вроде бы не годится. Подписал я бумагу – а Гослин, раб, приведший меня, естественно, получил за то вознаграждение – и отнес деньги матери.

Виннок ненадолго умолк.

– Уверен, ее это очень обрадовало, да и тебя тоже, – вставил я.

– Мать заподозрила, что тут дело нечисто, но я все равно оставил ей деньги и ушел. Мне ведь, естественно, сразу же в Орден следовало вернуться, одного меня к ней не отпустили… и вот я уж тридцать лет как здесь.

– С чем тебя, надеюсь, можно поздравить?

– Даже не знаю… Житье в Ордене оказалось нелегким, но, судя по всему, что я повидал, легкой жизни на свете вообще не бывает.

– Согласен, – кивнул я. Сказать правду, меня изрядно клонило в сон, и я с нетерпением ждал, когда же он, наконец, уйдет. – Благодарю за рассказ. По-моему, все это весьма интересно.

– Хочу спросить тебя кое о чем, – сказал Виннок. – А еще – будь добр, спроси от меня кое о чем подмастерье Палемона, если когда-нибудь встретишь его.

Я снова кивнул в ожидании продолжения.