Меч и Цитадель

Войн я никогда в жизни не видел и даже не вел пространных бесед с кем-либо из их повидавших, однако в то время был молод, о человекоубийстве кое-что знал и посему полагал, что война – подобно, к примеру сказать, высокой должности в Траксе или бегству из Обители Абсолюта – обернется для меня всего-навсего новыми впечатлениями.

Но нет, война – это не просто новые впечатления. Война – это новый мир, и его обитатели отличаются от существ человеческих куда разительнее, чем Фамулим с друзьями. Новы здесь и законы, и даже география, так как в его географии неприметные холмы и овражки нередко приобретают значимость больших городов. Подобно знакомой, родной нам Урд, носящей на себе чудищ вроде Эреба, Абайи и Ариоха, мир войны населен чудовищами, имя коим – сражения, точно из клеток, состоящими из индивидов, но обладающими собственным разумом, живущими собственной жизнью, а приближаться к ним приходится не иначе как сквозь плотный строй недобрых знамений, множащихся на каждом шагу.

Однажды ночью я проснулся задолго до рассвета. Казалось, вокруг все тихо – настолько тихо, что мне сделалось страшно, не объявился ли неподалеку враг, потревоживший мой сонный разум злонамеренностью мыслей. Поднявшись, я огляделся вокруг. Холмы терялись вдали, в темноте. Спал я в гнезде, вытоптанном накануне среди высокой травы. В траве стрекотали сверчки.

Внезапно мой взгляд привлекло нечто наподобие вспышки – фиолетовой вспышки вдали, на севере, у самого горизонта. Вмиг замерев, устремил я немигающий взгляд в ту сторону, в темноту, и как только решил, что все это лишь обман зрения, а может, результат остаточного воздействия дурманных грибов, которыми меня попотчевали в доме гетмана, чуть слева от того места, куда я смотрел, сверкнул еще один сполох, на сей раз пурпурный.

Так, время от времени вознаграждаемый загадочными сполохами света, я простоял на ногах около стражи, а то и больше. В конце концов, удовлетворившись тем, что полыхают они далеко-далеко отсюда и вроде бы не приближаются, и даже не меняют частоты появления (в среднем через каждые полтысячи ударов сердца), я снова улегся спать. Улегся… но, так как сна не осталось ни в одном глазу, тут же почувствовал под собою слабую, едва уловимую дрожь земли.

Наутро, к тому времени, как я проснулся вновь, и сполохи, и дрожь прекратились. Продолжая путь, я пристально вглядывался вдаль, но ничего настораживающего не замечал.

С тех пор как мне в последний раз удалось поесть, миновало два дня, и голод успел притупиться, однако изрядно подточил силы. Дважды в тот день я набрел на полуразрушенные домики и заглянул в оба в поисках чего-либо съестного. Увы, все, что могло там остаться, растащили задолго до моего появления: внутри не оказалось даже крыс. Возле второго домика имелся колодец, однако туда давным-давно сбросили какую-то падаль, да и зачерпнуть зловонной воды в любом случае было нечем. Так и пошел я дальше, мечтая поскорее напиться, а еще отыскать посох покрепче: подворачивавшиеся под руку гнилые палки ломались одна за другой. (По пути через горы посохом мне служил «Терминус Эст», и, опираясь на него, идти было много легче.)

Около полудня я вышел к торной тропе, свернул на нее, и вскоре после этого издали донесся приближающийся грохот копыт. Поспешив спрятаться, я принялся наблюдать за тропой. Спустя недолгое время мимо промчался верховой, галопом вылетевший из-за ближайшего холма. Судя по всему, что я успел разглядеть, латы его весьма напоминали доспехи офицеров, командовавших димархиями Абдиеса, однако реющий по ветру плащ оказался зеленым, не красным, а забрало шлема напоминало формой козырек. Еще мне удалось оценить великолепие его скакуна: пасть дестрие бородой окаймляла обильная пена, бока взмокли от пота, но летел он, словно сигнал к началу гонки подан какой-то миг тому назад.