Меч и Цитадель

Сейчас мы в сотне лиг к северу от того места, откуда я писал в прошлый раз, и переход дался нам нелегко. Кормят нас досыта, днем тут тепло, а вот по ночам порой зябнем. Макар, о котором я тебе уже рассказывал, серьезно занедужил и получил позволение остаться в тылу. После этого многие решили сказаться больными, однако их погнали впереди колонны, безоружными, с двойной поклажей и под охраной. Асциан мы за все это время не видели даже издали, и, по словам лохага, идти нам до них еще чуть ли не неделю. Крамольники три ночи кряду резали наших, наряженных в караул, пока мы не начали выставлять на каждый пост по три человека, а за периметром лагеря не пустили добавочные патрули. Назначенный в один из таких патрулей первой же ночью, я до самой смены чувствовал себя весьма неуютно, поскольку всерьез опасался, как бы один из товарищей не заколол меня в темноте. Так и патрулировал – в страхе, спотыкаясь о корни да слушая пение, доносившееся от костра:

Нынче, братцы, нам опять
На земле холодной спать,
Передай по кругу флягу,
Пей, дружище, пей, бродяга,
Пей, пей, здравиц не жалей!
Пусть фортуна нас с тобою
Снова выведет из боя,
Да при том отвалит пусть
Пожирней добычи кус!
Пей, дружище, пей, бродяга,
Передай по кругу флягу:
Нынче нам с тобой опять
На земле холодной спать.
Пей, пей, косточки согрей!

Естественно, за время дежурства мы так никого и не заметили. Говорят, крамольники, зовущиеся в честь предводителя водалариями, – бойцы отменные, все как на подбор, и денег у них, благодаря асцианской помощи, предостаточно…

II. Живой солдат

Отложив в сторону недочитанное письмо, я изумленно уставился на человека, его написавшего. Фортуна из боя его не вывела, от гибели не уберегла, и теперь он лежал на земле, устремив потускневший взгляд к солнцу – один глаз словно подмигивает, другой открыт во всю ширь.

О Когте мне следовало бы вспомнить задолго до этой минуты, но нет, не тут-то было… а может, я просто бессознательно, не рассчитывая, что он сам поделится со спасителем, вернувшим его к жизни из мертвых, едой, отверг эту мысль в стремлении разжиться провизией из вещмешка мертвого. Теперь же, обнаружив в его письме упоминание о Водале со сподвижниками (которые, как я полагал, наверняка должны были прийти мне на помощь, суметь бы только их отыскать), я вмиг вспомнил о Когте и сразу полез за ним. Столь ярко, как сейчас, в лучах летнего солнца, он на моей памяти не сиял еще никогда – с тех самых пор, как лишился сапфировой оболочки. Поразмыслив, я коснулся солдата Когтем, а затем (сам не знаю, что меня к сему подтолкнуло) вложил Коготь ему в рот.

Когда и из этого ничего не вышло, я, зажав Коготь в щепоти, между большим и указательным пальцами, вонзил острие в нежную кожу посреди его лба. Солдат не шелохнулся, не сделал ни вдоха, однако пальцы мои обагрила капелька крови – свежей, клейкой, точно живая кровь, набухшая в месте укола.

Убрав руку, я отер пальцы палыми листьями и вернулся бы к чтению его письма… если б не треск валежины, донесшийся откуда-то издали. Какое-то время я колебался: что делать? Прятаться? Бежать? Драться? Шансы на успех первого казались ничтожными, вторым я уже был сыт по горло, а посему, подобрав с земли фальшион мертвеца, завернулся в плащ и приготовился к схватке.