Меч и Цитадель

Великан неторопливо повернул голову к нам, однако меня смерил взглядом, пожалуй, столь же непонимающим, как в Нессе, в первый день знакомства, с трудом разбуженный поутру доктором Талосом.

– С Бальдандерсом ты знаком, – продолжал доктор, обращаясь ко мне, – однако я должен представить тебя прочим нашим гостям.

Трое людей – или созданий, с виду кажущихся людьми, – грациозно поднялись с мест. Один, будь он действительно человеком, был бы человеком невысоким и коренастым. Двое других, выше меня на целую голову, не уступали в росте экзультантам. Маски на лицах всей троицы изображали лица мужчин – прекрасно воспитанных, сдержанных, отнюдь не глупых, но я сразу заметил, что глаза за прорезями в масках тех двоих, высокого роста, гораздо больше человеческих глаз, а у невысокого глаз нет вовсе, и в прорезях его маски видна лишь непроглядная тьма. Все трое были одеты в белое.

– Ваши Милости! Перед вами – наш большой друг, мастер Севериан из гильдии палачей. Мастер Севериан, позволь представить тебе достопочтенных иеродулов Оссипаго, Барбата и Фамулима. Работа сих благородных персон – прививать мудрость человеческой расе, представляемой здесь Бальдандерсом, а теперь и тобой.

Представленный доктором как Фамулим заговорил. Голос его вполне мог бы показаться человеческим, если б не звучал куда звонче, мелодичнее любого из настоящих человеческих голосов, какие мне доводилось слышать: казалось, ко мне обращается какой-то из струнных музыкальных инструментов, внезапно обретший жизнь.

– Приветствуем тебя, Севериан, – пропел он. – Тебя увидеть – счастие для нас. Перед тобой мы преклоним колени.

С этим и он, и двое других действительно ненадолго опустились передо мной на колено.

Никакие его слова, никакой иной поступок не мог бы поразить меня сильнее. Захваченный врасплох, я попросту не нашелся с ответом.

Наступившую тишину, точно придворный, заполняющий неловкую паузу в светской беседе, нарушил второй из какогенов высокого роста, Барбат. Голос его звучал слегка басовитее, глубже, чем у Фамулима, а в интонациях чувствовалось некоторая воинственность.

– Тебя мы здесь видеть рады – весьма, весьма рады, что явствует и из слов моего дорогого друга, и из наших поступков. Однако твоим друзьям, пока мы здесь, придется подождать там, снаружи. Впрочем, ты сам прекрасно это понимаешь. Моя просьба – всего лишь формальность.

– Пустяки все это, – невероятно низким (казалось, его не столько слышишь, сколько чувствуешь) басом пророкотал третий из какогенов и, словно опасаясь, как бы я не заметил пустоты в глазных прорезях его маски, демонстративно отвернулся к узкой бойнице окна позади.

– Возможно, так и есть, – согласился Барбат. – Уж Оссипаго-то знает…

– Так, значит, с тобой друзья? – прошептал доктор Талос.

Эту странность я замечал за ним далеко не впервые: в отличие от большинства, он крайне редко обращался разом ко всем собеседникам, но либо разговаривал с одним из них, как будто более рядом никого нет, либо ораторствовал, словно перед многотысячной аудиторией.

– Да. Кое-кто из островитян решил сопроводить меня, – старательно сохраняя хорошую мину при плохой игре, отвечал я. – Должно быть, ты о них знаешь. Они живут среди озера, на плавучих скоплениях тростника.

– Видишь, они взбунтовались против тебя! – сообщил доктор великану. – А я ведь предупреждал, что рано или поздно бунта не миновать!

С этим он бросился к окну, в которое якобы смотрел Оссипаго, отпихнул какогена плечом, устремил взгляд в ночь, а затем, повернувшись к нему, рухнул на колени и припал губами к его руке (вернее, к перчатке из какого-то упругого материала, раскрашенного под человеческую кожу, так как то, что находилось внутри, наверняка нисколько не походило на руку).

– Ты ведь поможешь нам, твоя Милость, не так ли? У вас на борту корабля наверняка есть фантассены. Всего разок выставить вдоль стены строй чудовищ – и мы в безопасности на целую сотню лет!

– Победа останется за Северианом, – проговорил Бальдандерс с обычной неспешностью. – Иначе отчего они преклоняли перед ним колени, хотя он может погибнуть, а мы с тобой – нет? Ты, доктор, их обычаи знаешь. Грабеж – тоже способ высева семян знания.

Доктор Талос в ярости повернулся к нему:

– Много он в прошлый раз посеял? Много, я тебя спрашиваю?!

– Как знать, доктор, как знать.

– Сам знаешь, ничего он среди них не посеял! Они до сих пор остаются все теми же – невежественным, суеверным скотом! – прорычал доктор и вновь обернулся к какогенам: – Высокородные иеродулы, ответьте же! Кому же знать о том, если не вам?

Фамулим повел рукой, и в этот миг я с особенной, небывалой остротой почувствовал, кто таится под маской – ведь рука человека попросту не способна на такой жест, лишенный всякого смысла, не означающий ни согласия, ни несогласия, ни раздражения, ни сожаления.

– Я умолчу обо всем, известном тебе самому, – сказал он. – Напомню лишь, что те, кого ты страшишься, научились тебя побеждать. Возможно, они и просты, однако кое-что из унесенного по домам вполне может прибавить им мудрости.