Комбинация с арестованным начальником бандитского штаба еще только смутно намечалась, однако Григорий Иванович испытывал знакомое, много раз пережитое волнение, какое овладевало им в канун ответственных и рискованных действий. О том, что комбинация будет рискованной, он понял с самого начала, с той минуты, когда командующий сказал об Эктове. Григорий Иванович считал, что начало комбинации сделано самой поездкой штабс- капитана в Москву, на съезд. Эту линию лишь следовало убедительно развить. Матюхин, его страх перед расплатой, смутные надежды на какое-то спасение — и вдруг, как подарок судьбы, появление Эктова после московского съезда. Тут что-то могло получиться…
В Медном они с «Вашим благородием» ссадили арестованного с охраной и, не задерживаясь, тронулись дальше, в Тамбов, торопясь к Ольге Петровне.
В сообщении о смерти ребенка ничего не говорилось о состоянии роженицы. Ольга Петровна оставалась верпа себе и ничем не отвлекала мужа от его нескончаемых и важных дел — так у лих было заведено с самых первых дней, — но тем острее Григорий Иванович чувствовал свою вину перед женой, вынужденной перекосить сейчас огромное неизбывное горе в полном одиночестве. Его удручало, что Ольга Петровна и маленькое, только что родившееся существо нуждались в его помощи, а он был занят своими обязанностями и не мог, не имел права бросить все и приехать к ним.
Была еще одна причина, почему он считал необходимым увидеться с женой немедленно, побыть с ней хоть недолго, пусть несколько минут. Вся острота намечаемой комбинации с Эктовым, чтобы обмануть хитрого и осторожного Матюхина, ляжет конечно же на него самого — никого другого Григорий Иванович не считал вправе подставлять под такую смертельную опасность, — а на войне, где, как известно, пуля в рожу не смотрит, да еще в столь сложных обстоятельствах, вполне могло случиться, что их свидание и разговор в больнице могли стать последними.
За свою жизнь он рисковал несчетное количество раз, однако одно дело — рисковать, когда ты совершенно один, и совсем другое — зная, что останется человек, для которого твоя смерть будет еще одним ударом, невыносимо тяжким, может быть даже непоправимым. И он спешил в Тамбов, впервые за все время проявляя нетерпение и поторапливая шофера.
Он догадывался, что сейчас должна чувствовать Ольга Петровна. Сам он попал в такое же примерно положение год назад после контузии под Горинкой. С раннего вечера и всю ночь грохотала летняя гроза, от раскатов грома мигал чахлый огонек жировика. Открывая глаза, он видел низкий черный потолок халупы и ощущал себя заброшенным и забытым всеми. Поэтому, когда Ольга Петровна, узнавая у дозорных дорогу, перебираясь от одного часового к другому, разыскала наконец эту окраинную халупу и появилась вся промокшая, усталая, в грязи, он обрадованно схватил ее руку, стиснул и в счастливом, никогда раньше не пробованном блаженстве закрыл глаза.
— Я знал, что ты приедешь, — проговорил он, отворачивая лицо к стене.
Слабость, что ли, после контузии? Но в тот момент ему казалось, что, взяв прохладную, в дождевых каплях руку жены, он нашел свое спасение. По крайней мере, как-то сразу отступили боль и тошнота, стало легче дожидаться рассвета, кажется, он утих, забылся, однако руки ее не отпускал…
Прошли сутки, как он узнал о смерти ребенка. Ольга Петровна, конечно, ждала его еще вчера. Но — похороны Кольки и Семена, потом Инжавино, штаб командующего. Он никак не мог иначе!
— Нажми, нажми!.. — сквозь зубы цедил он шоферу и на самые глаза надвигал короткий козырек фуражки. «Ваше благородие» старательно пригибался к рулевому колесу. Он выжимал из машины все, что умел, и понукание комбрига принимал с покорным терпением, отлично сознавая, что испытывает Котовский в эти нестерпимо долгие дорожные часы.
На фронт, в кавалерийскую бригаду, Ольга Петровна попала по своей доброй воле и одновременно по счастливому стечению обстоятельств. Ей предлагалось место в Москве, в клинической ординатуре, но она попросилась на Южный фронт и в декабре 1919 года вместе с тремя товарищами по выпуску отправилась в путь. Врачам повезло: им достались места в классном вагоне с целыми окнами.
В купе заглянул статный военный с крупной, наголо обритой головой.
— Врачи? На фронт? Хорошее дело. Мало, очень мало вашего брата у нас на фронте.