Меч и его палач

Недолго: мы и соскучиться не успели, озирая стенки и потолок, сплошь покрытые хитроумным узором из чего-то растительного, и яркие ковры с плотным и нежным ворсом.

Когда нас отпустили и мы удалились от дворца на безопасное расстояние, я спросил:

– Чего это ваш владыка прикрытый на людях появляется? Как женщина прямо.

– Сам не понял, – пожал плечами Туфейлиус. – Наши жены хотят остаться как бы незамеченными, но в то же время не пустым местом. Как бы родовым знаком самих себя. Я – это некто достойный почитания. Я – тайна…

– И от сглазу уберечься заодно, – пробурчал я. – Рядом ведь палач на вольном найме, как-никак…

– Не думай плохого, – твердо ответил Сейфулла. – В любом случае амир выше того, чтобы желать оскорбить кого-либо так, как ты думаешь, он оскорбил тебя.

Наш разговор принял – неожиданно для меня – слишком резкий характер, и я почел за лучшее его не продолжать. Как может высший вообще оскорбить низшего? Этого я просто не понял.

Только вот ровно через пять дней перед нашим домом появилось небольшое посольство: двое нарядных юнцов и третий – очень почтенного вида воин (уж в этом я смог разобраться) с узким скимитаром на боку и каким-то неудобного вида свертком поперек седла. Все трое на прекрасных лошадях одинаковой соловой масти – как из золота вылитых. Сошли с седел и постучались сначала в дверь дома, а потом, вместе с хозяином, который, как я понимаю, того и дожидался, – ко мне лично.

Когда я открыл, пришельцы поклонились мне еще через порог и, хором сказав нечто неразборчивое, протянули мне сверток.

– Хельм, пока не бери и не трогай, – чуть торопливо сказал Сейфулла, – это вообще против обычая. А предлагают они тебе о имени нашего Амира-ан-Нэси стать воином и Исполнителем Справедливости. Одним на весь Сконд.

То бишь снова-здорово палачом. Ну конечно, сам Сейфулла этому и посодействовал.

– Ты мне говорил, что… хм… исполнитель у вас – лицо уважаемое, – ответил я. – И что он числится по военному разряду – тоже намекал вроде. Только зачем так сразу: я не гожусь ни на что иное?

– Давай объясню. Если ты запишешься во врачи, тебе придется стать учеником – у меня, может быть: уж я твои возможности знаю лучше всех других. Но всё равно лет на пять. И лечить женщин не сможешь, а принимать роды – разве что у своей супруги, как я. Наши женщины стеснительны и деликатны – при чужих мужчинах не раздеваются, пока совсем беда на придет. А Исполнитель нам надобен немедля. И когда тебя приведут к военной присяге, это сразу же даст тебе свободу во всем, что ты захочешь делать, и ответственность только перед самим Амиром Амиров и его Судом Семерых.

– Что, поднакопили для меня работенку? – угрюмо ответил я.

– Не то чтобы очень. Я ж говорю – такое не роняет ни человека, ни его меч. Ни воина, ни даже такого, как меня, путника по дорогам земли. Только… объяснить тебе, почему именно в Сконде не засуживают до смерти? Потому что считается – к половине злых дел понуждает человека его жена, хотя бы и невольно. А сама она если и платится, то лишь за супружескую неверность: такова ее природа и ее положение в мире. Мы говорим, что любое преступление искажает картину бытия, но женщина способна порушить саму его ось.

– Почти такое я слышал во Вробурге, – ответил я. – Кроме окончания фразы.

– Вот видишь! Несправедливо наказывать одного вместо обоих. Но ведь, с другой стороны, жена в жизни своей несет на себе куда бо́льшую тяжесть, чем муж. Оттого нам и нужны будут от тебя в равной степени справедливость и милосердие к тем, кто захочет к тебе прибегнуть. И по временам – умение отговорить их. Об искусстве я уж не говорю… Ибо если не ты – то кто же?

– Сейфулла, а ты с охотой возьмешь меня себе в помощники?

– Возьму. Только ведь тебе слишком трудно будет искать корни болезней в расчислении земных порядков и красоте звездного неба. Это не твое.

– Справлюсь.

Он кивнул.

– Да, но есть еще одно, – Туфейлиус внезапно как бы вспомнил нечто. – Арман.

– Ну? Говори!

– Он остался в таком восхищении от искусства наших орденских воинов, что почти готов отвергнуть свое франзонское рыцарство и снова пойти в ученики. Но ведь наш Шпинель – еще и твой оруженосец.

– Дальше, что ты стал?

– Ты не должен будешь никому подчиняться, ну, помимо нашего владыки. Твое звание в армии очень высоко. Твой титул – амир Абу-л-Хайр, Владетель и Отец Добра.

– Хм-м.

Сказать на это мне было нечего.

– И Арман, как твой человек, может быть допущен к самым вершинам и главным тайнам боевых искусств.

– То есть, я должен пожертвовать собой ради этого моего юнца?

– Если получить довольствие, равное доходу градоначальника, дом в лучшем месте Скон-Дархана и в придачу почти полную независимость от гражданских властей – это жертва… – он пожал плечами.

– А что я должен Грегориусу? – спросил я саркастически.

– О нем и даже о его приемыше, Орте, уже вовсю заботятся его собратья, – усмехнулся Туфейлиус. – При нынешнем Владыке Трех Религий они стали как никогда влиятельны.

– Тогда – что же, давай я перейду реку… То есть порог. У западных людей считается, что разговаривать через преграду, да еще так долго, – опасное дело.