Меч и его палач

И пойдем мы вдвоем, не спеша, к моему достоянию,

Подхватив кобылицу небесно-проворную за удила;

Белый царь, белый конь и царица-невеста вся белая, —

К горизонту, где светом одет белый город-скала.

VI. Господин из Вробурга

Кто знает, сколько скуки

В искусстве палача!

Не брать бы вовсе в руки

Тяжёлого меча.

Ф. Сологуб

Похоронили нашего знаменного рыцаря с развернутыми знаменами. И на роскошных погребальных дрогах, запряженных четырьмя чистокровными жеребцами вороной масти. И ко всеобщему удовольствию.

Однако до этого вожделенные вробургские ворота всё-таки открылись – чтобы выпустить наружу небольшую процессию: стройный широкоплечий всадник в черненых латах на жеребце, точно вылитом из блестящей смолы, без шлема, с распущенными по плечам длинными черными кудрями, а по бокам – двое «легких» кавалеристов на светло-серых кобылах много легче статью. Все трое – в белых шарфах через плечо. Мирная делегация, значит, – и в то же самое время траурная. Во главе которой – новый Мастер Оружия Йохан Дарк, то бишь «Темный», Дю Лис. Темная Лилия на одном из франзонских диалектов. Даже не дворянин, как мне кажется; разве что недавно жалованный. И молод: почти без бороды, только над верхней губой легкий черный пушок. Поскольку на дворе осень, наш милый Черныш на сей раз не являет миру свой победный рог, и драгоценные скондские кобылицы рядом с ним могут чувствовать себя в полной безопасности. Равно как и наша ведьмочка, которую, верно, сам черт научил вольтижировке и владению коротким прямым мечом, которым она салютует ястребиному собранию.

Тотчас же излагая от имени сильного града Вробурга требования к осаждающим от осажденных, которые льстят себя надеждой удовлетворить обоюдные вожделения…

Первое. Останки владетеля и укрепителя града должны быть с почетом захоронены в его стенах – и ни в коем случае не вне их.

Второе. Правительницей Вробурга должна быть названа его царственная вдова, прекрасная герцогиня Розальба Готская, что по истечении срока траура передаст свою власть и титулование избранному ею по доброй воле супругу, коим уже назван молодой граф Рацибор ван Хоукштейн, средний сын Оттокара, который в одно и то же время налагал узы на рыцаря Олафа и клал глаз на его жену.

Третье. Вробург с нынешнего дня обретает статус вольного города, не зависящего ни от страны, ни от короны, однако согласен платить последней налог золотом и людьми – как в дни войны, так и в дни мира – и принимать ее посланцев. Однако это не касается прочих владений покойного принца и рыцаря, ибо признаются они принадлежащими герцогу Оттокару ван Хоукштейну, который будет держать их и ответствовать за них перед молодым королем, как и прежде.

Вот и стало всё как есть на свои места. И необыкновенная доброта и снисходительность герцога Оттокара к нашей казнительной бригаде. И намеки покойного принца на великую любовь его жены, которой его земная жизнь стала поперек дороги. И предсмертные угрызения совести, о коих поведал нам Олаф, сущий чаровник с женами и девами, теряющий всякую веру и меру в общении с мужами.

Все смыслы прошедших событий расставились иначе.

… Мы с Сейфуллой сидим на обочине крутой дороги и любуемся, как громоздкие траурные носилки заволакивают по ступеням с помощью грубой сермяжной силы. Упряжка с похоронными дрогами здесь не пройдет ни туда, ни оттуда. Как, любопытно мне, обходятся с упокоением местные жители? Теснятся в окружении стен или в самих стенах, то бишь в стенных нишах?

Армана с нами нет – едет впереди процессии бок о бок с сестрой. Или взаправду с братом? Нет. Как он объяснил нам, учили владеть оружием их практически наравне, к тому же Йоханна почти на год его старше, а уж крепче и быстрей была всегда. Вот так интересно выбрали кормилицу – с дитенком, что уже ножками по всему дому бегает.

Грегор тоже от меня отпросился – читать над гробом молитвы. Его я не замечаю: как обычно, затерялся посреди толпы. Грязновато-белая хламида, препоясанная лохматым вервием, тусклая плешь, пыльные ноги. Наступишь – не заметишь.

Зато на самом виду, сразу за носилками, красуются рядом трое: скромная юница и по бокам ее мощные рыцари.

Нет, я точно не назвал бы вдову нашего Олафа красивой. (Строго говоря, он и сам так не говорил и не думал.) Бледненькая, тощенькая, как крысиный хвостик, и вся, начиная с волос под прозрачной исчерна-серой вуалью и до белого траурного одеяния, как бы присыпана пеплом. Однако и в глазах идущего рядом с ней маркиза Рацибора, и, что самое удивительное, – в отеческом взгляде ее будущего свекра блестит нечто куда большее, чем наслаждение от хорошей матримониальной сделки. Как сказал бы Туфейлиус, красота любимой – в глазах любящего.

– А в нем осталось очень мало телесной влаги, в его мертвом теле, – задумчиво говорит Сейфулла. – Ты ведь даже посмотреть на него побоялся – одни мы обмывали и убирали. Почему?

И тут, где нас никто не может услышать, я рассказываю ему.