— Тот взрыв. Это не бомба, — он улыбнулся сжатыми губами, и я увидела в его глазах хищный блеск, когда он потёр подбородок. — Зачем бы нам понадобилась бомба, когда с нами был
Некоторые из присутствующих улыбнулись и покивали.
Я слегка нахмурилась.
— Ну, взорвал он главный газопровод. Какая разница?
— Нет, — он покачал головой. — Этого он тоже не делал.
Я поколебалась, пытаясь решить, хочу ли я спрашивать.
— Спроси, — сказал он, улыбаясь. — Ты же умираешь от желания узнать.
— Что он сделал? — спросила я.
— Сука, — сказал он.
Я вздрогнула, поначалу подумав, что он имеет в виду меня, но затем он послал мне кадр из своего сознания. Он материализовался трёхмерной картинкой в моей голове. Это была репортёр Донна, которую я знала по времени, проведённом в Белом Доме. Она выглядела так же раздражающе, как я помнила.
Подумав об этом, я осознала, что теперь она мертва.
Моё раздражение превратилось в холодное ощущение в нутре.
— Он начал с неё, — сказал Врег. — Он взорвал её машину вместе с ней внутри. Наверное, именно это ты услышала на верхнем этаже. Сначала он заставил шофёра заехать на машине в лобби.
Я сглотнула, уставившись на него.
— О.
— То же самое он сделал ещё с несколькими машинами. Большинство из них, конечно, были бронированными. Чтобы защитить их от таких, как мы, — он фыркнул, посмотрев на остальных, и в их глазах тоже виднелась злость. — Тот засранец премьер-министр, который подписал законопроект, разрешающий продавать младенцев видящих, — его обсидиановые глаза ожесточились. — … и тот мудак из Италии, который прогнулся под «Чёрную Стрелу», компанию, прикрывающую крупнейшую цепочку работных лагерей.
Врег улыбнулся, и холод в его глазах проступил ещё ярче.
—
Я кивнула, ощущая лёгкую тошноту.
— Поняла, — сказала я.
Он послал мне импульс тепла, расцветший жарким ободрением в моём сердце.
Он одёрнул свой бронежилет, и его мысли сделались мрачными.
Я просто уставилась на него, не отвечая.
Я посмотрела по сторонам и увидела кивки голов.
Все они слушали Врега, и в их глазах виднелось одно и то же понимание.
Я подумала о Вэше, но ничего не сказала.
Я не могла жить жизнью святого. Я не была такой мирной, как Вэш; я это знала, и никогда не смогла бы говорить от его имени здесь, среди видящих, которые пережили такое. Даже от своего лица мне не хватило бы убедительности, чтобы суметь сказать «нет» насилию при любых условиях и в любой ситуации, как это делал Вэш.
Я могла восхищаться им за это, но сама на такое не способна.
Опять-таки, я не могла спорить с Врегом и остальными, учитывая, в каком мире они родились. Я выросла в Сан-Франциско, считая себя человеком. Пока их продавали, избивали и заточали в ошейники, я смотрела кино с друзьями, обслуживала столики в дерьмовой закусочной, напивалась в баре, покупала одежду в элитных секонд-хэндах и беспокоилась о том, продадутся ли мои картины богатым толстосумам.
Мой отец умер, когда я была маленькой, но его не линчевала человеческая мафия. Он умер от множественного склероза, что означало смерть более-менее от естественных причин.