Маунтолив

«Да Капо, — произнес он тихо, — ты помнишь о моих планах относительно женитьбы на Жюстин? Все в порядке. Я хочу, чтобы ты сам сообщил об этом комитету. Я думаю, теперь у них не будет оснований не доверять мне потому только, что я не еврей, — поскольку теперь я на еврейке женат. Что скажешь? — Иронические поздравления с другого конца провода он выслушал с выражением нетерпения на лице. — Любые шутки такого рода я считаю совершенно неуместными, — сказал он наконец ледяным тоном, — я руководствовался чувствами в не меньшей степени, нежели соображениями иного порядка. В качестве старого друга я бы рекомендовал тебе больше не говорить со мной в подобном тоне. Моя личная жизнь, мои чувства суть мое личное дело. Если им угодно совпасть с интересами общего дела, тем лучше. Но вряд ли стоит брать на себя смелость ставить честь моей жены, а следовательно, и мою честь тоже, под сомнение. Я ее люблю», — Он произнес последнюю фразу, и на душе у него стало муторно: что-то он сделал не то. И все же слово было верное, вне всякого сомнения, — любовь.

И только после этого он положил наконец трубку медленно, так, словно она весила тонну, и стал пристально вглядываться в собственное отражение на полированной поверхности стола. Он говорил сам с собою, про себя: «Она считает, и она права, что любит во мне все то, в чем я не мужчина, не просто человек. Не будь у меня всех этих планов, чтобы предложить ей, я мог бы хоть сто лет еще за ней ходить. В чем же все-таки смысл короткого этого слова из четырех букв [85], которое мы, как игральные кости в стакане, перекатываем в наших головах, — любовь?» Он чуть не задохнулся от презрения к самому себе.

Той же ночью она неожиданно явилась к нему в особняк, часы как раз били одиннадцать. Он еще не ложился, сидел одетый у камина и разбирал бумаги.

«Ты ведь даже не звонила, да? — спросил он удивленно, восхищенно. — Как здорово!»

Она стояла в дверях, молчала, хмурилась, покуда слуга, проведший ее в дом, не скрылся. Затем шагнула вперед, позволив меховой пелеринке соскользнуть с ее плеч просто-напросто на пол. Они обнялись молча и страстно. Ее взгляд, ликующий и вместе с тем пугливый, остановился на нем.

«Теперь наконец-то я знаю тебя, Нессим Хознани».

Любовник и конспиратор — птицы одного полета. В ней уже бродили соки богатства, интриги, тайны, депутаты страсти. На лице — выражение полной невинности, приходящее лишь тогда, когда жизнь обращается в подвиг в религиозном смысле слова.

«Я пришла за дальнейшими указаниями и инструкциями», — сказала она.

Нессим преобразился. Он помчался наверх, к маленькому сейфу в спальне, и вернулся с папками, набитыми разного рода корреспонденцией, — словно бы пытаясь доказать, что он говорил правду, что каждое его слово можно подтвердить здесь и сейчас, прямо на месте. Он принялся объяснять ей, демонстрировать воочию то, о чем ни мать его, ни брат не знали, — степень его причастности к палестинскому подполью. Они сели у огня и говорили, говорили почти до самого утра.

«Из всего этого тебе станут понятны мои теперешние заботы. И помочь ты сможешь тоже. Во-первых, сомнения и колебания Еврейского комитета. Я хочу, чтобы с ними поговорила ты. Они не доверяют мне: еще бы, копт предлагает им помощь, в то время как местные евреи изо всех сил стараются остаться в стороне из опасения скомпрометировать себя перед египтянами. Их нужно успокоить, Жюстин. Понадобится еще некоторое время, чтобы окончательно отработать схему доставки оружия. Далее, все это следует держать в строжайшей тайне от здешних наших доброхотов, от французов и англичан. Я знаю, что они уже проявляют нездоровый интерес и к моей персоне, и ко всему, чем я втайне занимаюсь. Хотя, насколько мне известно, пока у них ничего на меня нет. Но среди них есть два человека, представляющих для нас особенный интерес. Связь Дарли с Мелиссой — первая point neuralgique [86], я тебе уже говорил, она была любовницей Коэна, того самого, что умер год назад. Он был главным нашим агентом во всем, что касалось доставки оружия, и знал о нас все. Сказал ли он что-нибудь ей? Я не знаю. Еще одна фигура, и куда более сомнительная, — Персуорден; в посольстве он явно числится по политической части. Мы с ним большие друзья и все такое, но… я не знаю, что ему может быть известно, что он подозревает и так далее. При необходимости нужно будет втереть ему очки, попытаться продать ему с потрохами невиннейшего свойства культурное и общекоммунальное движение в коптской среде. Главное — заставить его раскрыть свои карты. И в этом ты мне в состоянии помочь. Боже мой, Жюстин, я знал, что ты меня поймешь!»

Ее смуглые черты в неровном свете пляшущих в камине язычков огня полны были новой и предельной ясности, новой силы. Она кивнула. И сказала хрипловатым низким своим голосом:

«Спасибо тебе, Нессим Хознани. Теперь я знаю, что мне делать».