Матросы Наркомпроса

А Майдан и товарищи ощупью пробирались по подземным переходам. Рассеянный свет, местами проникавший через амбразуры и распахнутые броневые двери, помогал мало. Длину ходов сообщения Димка измерял шагами и рисовал на бумажке схему укреплений. Схема получалась грубой, но все же помогала разобраться в каменном лабиринте. Пустые подвалы казались ребятам таинственными.

— Ау, ау! — перекликались исследователи. Гулкие своды вторили голосам со всех сторон.

— Ау! — раздалось в ответ совсем рядом. Димка шагнул вперед и наткнулся на острый луч карманного фонарика.

— Дмит'ий Майдан! — сказали из темноты. — Что вы здесь делаете?

— Изучаю вражескую оборону, — не растерялся Димка.

— Кто здесь вместе с вами? — спросил командир роты.

— Я один, — доложил Майдан.

Неподалеку послышался шорох. Оль поднял фонарик, но он светил всего на несколько метров.

— Гм. Мне казалось, что т'ое…

— Здесь раскатистое эхо, — возразил Димка. Для примера он издал знаменитый матросский клич: — Полундра!

— Ндра-а… Ра-а… А-а! — отозвалось подземелье.

— Весьма п'авдоподобно, — сказал Ростислав Васильевич. — Но это усугубляет ваше положение. Какое легкомыслие! Здесь могли быть мины. Подставляете — получить 'анение или сломать ногу и остаться без помощи в темноте.

— Виноват! — сказал Майдан. Прямо из подвала он отправился на камбуз. На три дня Димка поступил в распоряжение Елены Эдуардовны на предмет чистки картошки.

В лагере Святогорова уже разыскивал рассыльный. Его срочно вызывали в штаб к старшему политруку. Петровский сидел темнее тучи.

«Неужели ему уже все известно? — обеспокоился Михаил Тихонович. — Мальчишки могут подумать, что я нарушил свое слово».

Но командира взвода вызвали в штаб совсем по другому поводу. Петровский протянул ему почтовую карточку и предложил ознакомиться. Святогоров быстро пробежал текст и рассмеялся.

— Ничего не вижу смешного, — холодно заметил старший политрук. — С чем здесь сравниваются лагерные сборы? Какие снаряды? Кто заставляет купаться в озере? Какой шторм?

В штабе появился командир роты Оль. Он, в свою очередь, прочитал открытку и тоже заулыбался.

— Сговорились вы, что ли? — спросил Петровский. — Нашли анекдот. Я этого юнца еще с зимы запомнил. Бросал хлеб в урну для окурков. Избалованный тип.

Старший политрук бушевал не на шутку. Хорошо, что открытка ученика Гасилова попалась на глаза преподавателю Артяеву, который перебирал почту, готовя ее к отправке на пароход. Можно себе представить, какой скандал подняла бы мамаша, получив с Валаама такой привет. В лагерь зачастили бы комиссии гороно. Поди потом доказывай, что ты не верблюд.

— Насчет комиссий вы, пожалуй, п'авы, — заметил Оль. — 'азби'ательство было бы очень неп'иятным для Василия Игнатьевича А'тяева. Не случайно он больше всех беспокоился.

— В чем дело? — удивился старший политрук.

— Гасилов получил несправедливое наказание, — объяснил Михаил Тихонович и коротко изложил суть.

— Я не стал отменять взыскание, чтобы не под'ывать авто'итета дежу'ного по лаге'ю, — добавил командир роты.

— По всей вероятности, его следовало бы отменить, — покачал головой Святогоров. — Дело не в самом наказании, а в его воспитательной роли. Ученик

Гасилов был оскорблен несправедливостью, вот у него и заработало воображение.

Получив эту информацию, Петровский сразу остыл и стал слушать внимательнее. Старший политрук понимал, что теперь открытка ученика выглядела в ином свете, и это требовало дополнительного разбирательства.

Постепенно в штабе собрались преподаватели.

— Надо еще установить лицо родителей данного ученика, — возмущался Артяев. — Здесь имеет место политическая клевета: «Ваш каторжник».

— Читать не умеете, — заметил Оль. — Слово-то взято в кавычки.

— Не имеет значения, — отмахнулся учитель биологии.

— Очень даже имеет, — вмешался литератор Марусенко. — Могу дать точную справку: «Кавычками выделяются также отдельные слова и выражения, употребляемые в необычном смысле, иронически».

— Как нам поступить с автором? — спросил Петровский.

— Разрешите, я поговорю с Гасиловым, — предложил Михаил Тихонович. — Его следует убедить, чтобы он взял свою открытку обратно.

— Прежде всего в том, что такие письма писать нельзя, — уточнил старший политрук и засмеялся. — Можно себе представить, что было бы с родителями.

Совещание в штабе лагеря неожиданно превратилось в маленький педсовет. Преподаватели говорили о том, что в первое же воскресенье лагерь стал неуправляемым. Ученики разбрелись по острову и начали куролесить.

— Еще один такой выходной день, — признался Михаил Тихонович, не вдаваясь, однако, в подробности, — и можно сойти с ума…

* * *

На следующий день в лагерь приехал директор спецшколы Сергей Петрович Уфимцев. Он задержался в Ленинграде для оформления документов выпускников, которые распределялись без вступительных экзаменов по военно-морским училищам. Всю неделю директора осаждали перепуганные родительницы, которые где-то услышали, что пароход «Володарский» на Ладожском озере попал в шторм.

— Нет, никого не смыло, — терпеливо отвечал Уфимцев. — Откуда такие сведения?