Матрица войны

Накануне они уговорились совершить путешествие на Оку, к ней на дачу. И теперь спозаранку он готовился к странствию. Спал тревожно и чутко, предвосхищая своими мечтаниями предстоящую поездку. Запрещал себе думать о том, что сулила ему эта поездка. Гнал прочь грешные, жаркие видения, оставляя среди них только те, где было ее прелестное лицо, милые, любимые губы, немигающие, изумленно-прозрачные глаза. Но среди утренних сборов и приготовлений присутствовало постоянное, волнующее ожидание того, что должно случиться. Там, на Оке, на неведомой даче, в старом доме среди вишневого сада, оно непременно случится. И это восхищало и пугало его. Он не обманывал себя – он этого желал. И оно, еще не случившееся, наполняло весь огромный предстоящий летний день сладостно-мучительным, чудесным ожиданием, радостной тревогой, стремлением поскорее ее увидеть. Убедиться, что и она тоже ждет и желает.

Эта однодневная поездка была для него не менее важной, чем его прежние военные странствия, когда в последние дни в Москве, среди инструкций и сборов, завершающих указаний и встреч, начиналось таинственное перестраивание души, направляющее все мысли и чувства к неведомой земле, где лежат дороги, по которым он должен проехать, существуют повороты, ущелья, чащобы, где, быть может, его ожидает засада. Чьи-то крепкие смуглые руки сжимают ружейный ствол, и в обойме покоится пуля, медно-красная, утяжеленная свинцом, острая, как жало. Пробьет его сердце, перемелет мышцы и кости. И в момент, когда это случится, в небе будет стоять высокое белое облако, на вершине горы будет розоветь прозрачный ледник и над нищим кишлаком с цветущим гранатовым деревцем будет виться сизый дымок.

Ощущение предстоящей опасности, предчувствие возможной беды порождали в нем фатализм, создавали в душе тревожную просторную пустоту, в которой витал чей-то неведомый дух, творящий его жизнь и судьбу. И он постоянно, во время опасных странствий, общался с этим духом, полагался на него, молил его, совершал во имя его тайные языческие жертвоприношения.

Сегодня, готовясь в однодневное путешествие, ожидая предстоящее впереди чудо, он суеверно к нему готовился. Молил и задабривал таинственный дух, выпрашивая у него это чудо.

Стоя под душем, глядя, как сыплются на кафель блестящие брызги, он откручивал вентиль настолько, чтобы водяная воронка у его босых ног не пропадала, а вращалась, как стеклянная брошь. С этим стеклянным вращением он связывал возможность предстоящего чуда, надежду на то, что его ожидание сбудется.

Он брился перед зеркалом особенно осторожно и тщательно, не допуская малейшего пореза, как это бывало перед выходом на боевые действия, когда офицеры либо вообще не брились, либо страшились порезов, суеверно избегая крови. Побрившись, глядя на свое сухое, с серыми глазами лицо, он обильно протер одеколоном щеки, подбородок и шею, чувствуя приятный холод, убеждаясь, что нигде не горит обожженная спиртом ранка.

Заглянув в гардероб, где лежали принесенные из прачечной рубахи, он выбрал белую, вольную, с отложным воротником, суеверно связывая с белизной и чистотой рубахи ту драгоценную, желанную возможность, что таилась в наступающем дне как его безымянная солнечная сердцевина.

Перед тем как выйти, он зашел в кабинет и долго, расширенными глазами, смотрел на бабочек, словно пил лучистую энергию, жизненный эликсир, наполнявший его мышцы молодой свежестью, а дыхание – ровной радостной силой.

Взял ключи от машины и пошел в гараж. Вывел на свет свою черную, слегка осевшую на рессорах машину, вслушиваясь в ровный, хрипловатый рокот надежного двигателя. Отогнал машину на мойку и сам поливал ее из шланга, расплющивая о черный металл твердую струю, видя, как летят на асфальт обильные брызги, как на капоте, на крыше, на дверцах повисают черные стеклянные капли. Насухо, до блеска протер корпус, довел до зеркальной полировки хромированный бампер, промыл до светлой прозрачности стекла и фары. Старая машина сияла. От нее исходила едва уловимая живая благодарность, и это было залогом того, что его мечтания сбудутся. Сел за руль и поехал на Серпуховскую, где она поджидала его. Она стояла на краю тротуара, заметная издали. Цветастый сарафан, голые загорелые плечи с перекинутыми бретельками, на ногах светлые босоножки, волосы стянуты в небрежный пышный пук на затылке. В руках белая спортивная сумка, которой она помахивала, вглядываясь в проезжавшие автомобили. Некоторые тормозили, приглашали садиться, она отступала назад и отворачивалась. Он остановился перед ней, и первым ее движением был быстрый, негодующий шаг назад. Но в следующую секунду она его узнала. Вся осветилась. И в ее озаренном лице были радость, испуг и то же, что и у него, ожидание, предчувствие чего-то, что должно было случиться сегодня. Навстречу этому неведомому, пугающему и желанному, с солнечного тротуара, подобрав цветастый подол, она скользнула в машину, уселась рядом с ним на сиденье.

– Я вас ждала… Загадала, если ваша машина будет среди первых пятидесяти, то мое желание сбудется… Ваша была тридцать третья…