Матрица войны

Там, в небесах, столь непохожих на северное русское небо, тончайшими блестками, сверкающими линиями, жемчужно-нежными туманностями были нарисованы кхмерские храмы, дороги, речные извилины, россыпи городов, деревень, начертания букв, орнаменты тканей, образы кхмерских лиц.

Отпечатались на земной поверхности, обрели живое воплощение, в котором тайно присутствует звездный оттиск.

– Когда нас угнали на каторгу, мы жили в бараке. Ни у кого не было часов. По этому созвездию я узнавал время, будил всех, и мы еще в темноте, в четыре часа, шли на работу.

Он замолчал, продолжая следить за медленным, едва заметным глазу вращением серебряного зверя. Белосельцев ждал. Ощущал тончайшую полупрозрачную преграду между ним и собой, разделявшую две их отдельные жизни. Не знал, что они должны совершить, в чем открыться друг другу, как сложить и сверить свои истины, чтобы, прежде чем расстаться и порознь, под разными небесами и звездами, доживать свои жизни, возникло между ними единство. Чувство их различия и сходства остро поразило его. Несочетаемость, разделенность полупрозрачной стеной – и возможность пройти сквозь нее. Случайность встречи – и скрытый в ней неслучайный божественный замысел.

– Вы удовлетворены тем, как проходит поездка? – спросил Сом Кыт.

– Да, – ответил Белосельцев, – я очень рад, что путешествую именно с вами. Ваши комментарии и советы помогают мне лучше понять, чем сегодня живет Кампучия, в чем ее основные нужды.

– Председатель кооператива, директор завода, верховный бонза – все говорили одно. Кампучии нужно изжить из себя тьму. Надо изгнать из каждого кхмера тьму. Нас посетила тьма. Она есть в мире, есть в каждом из нас. Но иногда она начинает копиться и множиться, разом посещает целый народ. И тогда в народе происходят несчастья. Гибнут города, умирают люди, рушатся храмы. Мы все стали жертвами тьмы. – Он умолк, спокойный, с твердым лицом, высеченным из твердого камня.

– Тьма не ушла. У таиландской границы продолжают стрелять. Возможна новая большая война с вовлечением великих держав. И тогда по этим землям снова двинутся армии, в небе снова загудят американские бомбардировщики, и ковровые бомбежки могут повториться. – Белосельцев произнес эти фразы, думая о железной дороге, о длинной, уходящей к горизонту линии, пропадавшей среди синих холмов. Не укутывал, не упрятывал этот образ в мишуру маскирующих мыслей, открывал их ясновидящему оку Сом Кыта. Чутко вслушивался в молчание кхмера, созерцавшего огромное, серебряное, разместившееся в небе существо. Ждал, когда ясновидец угадает его потаенные мысли. Подаст знак, что мысли угаданы.

– Тхом Борет спрашивал меня, не интересует ли вас железная дорога.

– И что вы ему сказали?

– Я сказал, что вас не интересует дорога.

Они замолчали, слушали свисты цикад. Над черным деревом, надетый на незримую ось, вращался серебряный зверь. Они многое сказали друг другу. А то, о чем промолчали, было им обоим известно.

Простились, пожелав друг другу спокойной ночи. Проходя в свой номер, Белосельцев заглянул в озаренное окно. Там слышался смех. Шофер и солдаты охраны, полуголые, выгнув гибкие спины, играли на кровати в карты.

Белосельцев улегся под полог, в мягкую душную призму неподвижного, охваченного кисеей воздуха.

Он перебирал впечатления дня. Услышанное о дороге, о сроках ее восстановления, о ремонте моста и депо. Эти данные он не записывал. Аккуратно укладывал их в незримый сейф, где уже хранились сведения о состоянии насыпи, о стыках, о шпалах, о коричневой, нагретой солнцем стальной колее. И одновременно пытался понять таинственные переживания и видения, коими полнилась его душа, – тот стеклянный вихрь, промчавшийся над его головой, не успевший схватить его в свои прозрачные, как смерть, объятия. Женское, лунно-белое колено, вызвавшее в нем мучительную нежность и боль, словно его одарили на миг этим счастьем и теперь готовы отнять. Серебряный крокодил, всплывший вдруг из черных бездонных глубин, распростерший над ним свои лапы.

Он пережил знакомое, посещавшее его состояние. Будто он, живущий ныне, ввергнутый в войну и политику разведчик, озабоченный множеством мелочей, сиюминутных ускользающих данных, лежащий в этом маленьком душном номере, имеет двойника. Когда-то, в детстве, в московском утреннем солнце, когда мама входила в спальню, несла ему нарядную цветную игрушку, он и этот двойник были едины. Но позднее личность его раздвоилась. Одна половина пустилась в странствия по военным дорогам, в яростной напряженной борьбе, среди грохотов и затмений мира, вдоль этой насыпи в джунглях. А другая движется над ней в высоте, среди белых облаков и видений, обретая загадочный опыт неизъяснимых знаний и чувств, созвучных бессловесной молитве. Эти два двойника, пройдя по огромным кругам, встретятся в старости. Сойдутся, узнают друг друга, сложат воедино свой опыт, обретут полноту.

Глава девятая