Матрица войны

В танке было сумрачно, душно. Выгорело все дотла. Будто влетела и взорвалась шаровая молния, единой вспышкой испепелив все живое и плавкое. Он устроился на сиденье водителя среди торчащих обугленных рычагов, рыжей осыпавшейся окалины, в которой валялась окисленная орудийная гильза. В сумрак вонзался, тонко, струнно дрожал луч солнца сквозь маленькое, прожженное в броне отверстие. Огонь кумулятивного снаряда пробил сталь, прожег в ней канал, вдунул в танк смертоносный пылающий шар. Белосельцев наклонил голову, поймал зрачком круглый прожог в броне, поместил глаз в то место, где просвистело веретено плазмы. Его живое ухающее сердце находилось в том месте, где некоторое время до него билось сердце сгоревшего человека. Его живые ноги упирались в пепел и прах, бывший некогда человеческой плотью. И он, живой, не уберегший от смерти женщину, обремененный добытым знанием о близкой большой войне, не понимающий мира, не ведающий его концов и начал, смотрел сквозь пробоину на голубые азиатские горы, на курчавые далекие заросли, на медленную тихую птицу, парившую под белой тучей. И думал о Родине.

Он видел ее внутренним оком всю сразу, словно пролетал над ней в серебристой пустоте, как крылатое семечко, бесконечно малое в сравнении с ней, огромной. И одновременно был больше нее, нес ее в себе, обнимал, окружал своей жизнью, был ее хранителем. Из сожженной брони, сквозь скважину, в которую струйкой дула смерть, он своим встречным дыханием посылал ей слова любви. Желал ей жизни вечной. Желал ей мудрости, доброты. Желал великого трудолюбия и терпения в неусыпной работе, затеянной предками по преображению жестокого мира, в котором бесчисленные работники гибли в огнях и бедах, спасая ее от бед и огней. И если впереди ее вновь ожидают сражения и множество жестоких врагов начнут ее терзать и ломать, он, ее плоть и кровь, до последнего дыхания станет ее защищать, и нет для него иной судьбы, кроме судьбы его милой Родины.

Вылез из танка, отряхивая с ладоней мелкую рыжую пудру сгоревшей стали. Направился к машине, где Тхом Борет совещался с Сом Кытом. Оба они вместе с солдатами отбрасывали длинные предвечерние тени.

– Я получил разрешение доехать до пограничного пункта, – сказал Тхом Борет. – Надо ехать сейчас. Скоро начнет смеркаться.

– Мы заночуем у вьетнамских солдат, – пояснил Сом Кыт. – Для бесед с вьетнамцами у вас будет вечер. А потом отправимся в Сиемреап.

– К сожалению, я не смогу сопровождать вас в Сиемреап, – сказал Тхом Борет. – Охрану обеспечат вьетнамцы. Им сообщили о вашем приезде. Надо ехать. – Он повернулся к машинам.

Это была удача. Ему, Белосельцеву, как никому из советских, предоставлялась возможность оказаться в расположении воюющих вьетнамских войск. Воочию наблюдать, чем является борьба вдоль границы. Какие признаки сулят обратить ее в большую войну.

Они катили, подымая сухую солнечную пыль, навстречу приграничным предгорьям. Подъехали к лесной опушке, сквозь которую дальше, в джунгли, уходила сырая дорога. Под зеленым пологом, у вечерних красных стволов, стояла палатка. Замер закиданный ветками транспортер, развернутый пулеметом вдоль трассы. Туда же смотрели расчехленные, в земляных капонирах пушки. Из палатки, где висели антенны и слышалось бормотание рации, вышли вьетнамцы, без шлемов, в легких рубашках, сандалиях. Двинулись к ним навстречу, улыбаясь, протягивая для рукопожатий руки.

– Тхеу Ван Ли, – представился Белосельцеву вьетнамец, легкий в движениях, гибкий в плечах и поясе, юношески моложавый на расстоянии, а вблизи – со следами долгой усталости на смуглом, сухом лице с пергаментными трещинками у глаз и у губ. Он говорил по-вьетнамски, видел, что Белосельцев не понимает его, и растерянно оглядывался на остальных. Сом Кыт пришел на помощь.

– Ему только что сообщили из штаба, что мы едем. Он рад принять гостей.

– Это и есть граница с Таиландом? – Белосельцев отвечал на рукопожатие, улыбался вьетнамскому офицеру, а сам озирался на черные, обугленные сваи, темные ямы с гнилой недвижной водой, на синий опрокинутый остов автомобиля и алебастровую, с облупленной краской, скульптуру слона.

– Таиланд, Таиланд! – понял вопрос вьетнамец, указывая на слона узкой гибкой рукой.

Тхом Борет и Сом Кыт показывали офицеру бумаги, объясняя ему цель приезда. Белосельцев, чувствуя на себе взгляды сидящих на лафете артиллеристов, шагнул под деревья.

Алебастровый слон был исстрелян, изодран осколками. Нарисованная ковровая попона облезла, иссеченная рубцами и метинами. Синий длинный кузов «Кадиллака» хранил в себе последний, устремленный к границе рывок, желание ускользнуть и умчаться. Лежал перевернутый, с расплющенным задом, получив в хвост удар свинца и огня. В ямах, на месте сожженных хижин, мокли головни, и над ними, над золотистой тухлой водой, роились москиты.