Матрица войны

Белосельцев, ссутулив плечи, мучаясь жаждой, проводя сухим языком по колючим губам, смотрел перед собой на шоссе. Ему казалось, от пыльной обочины, от развалившихся танковых гусениц через избитый асфальт проведена невидимая черта. Тот предел, до которого его довела удача, позволив исполнить намеченное. Информация о дороге собрана, угроза войны установлена, степень ремонтных работ, позволявших восстановить дорогу, выявлена. Новые данные ничего не прибавят к увиденному. Из-за черты дул твердый неслышный ветер, враждебные неясные силы чем-то грозили. Словно все еще длился тот недавний удар гранатомета, развернувший танк толчком в лобовую броню. Он чувствовал это давление своим усталым, измученным телом. Ему следует сейчас повернуть и двинуться обратно в Пномпень. Через сутки он окажется в знакомом отеле, пропитанный пыльцой ядовитых растений. Душ, свежее белье, вкусная еда в ресторане. Отчет в посольстве. Шифровка в Москву. Его подымут широкие белые крылья лайнера, унесут в небеса от этих джунглей, от разбитого танка, от невидимой роковой черты. И будет московский май, сирень Большого театра, и только в снах, через много лет, ему привидится плачущий бык как образ обреченного на смерть континента.

– Дорогой Сом Кыт, – Белосельцев вглядывался в осунувшееся лице кхмера, на котором проступали острые кости скул, а в углах покрасневших глаз скопилась мокрая пыль, – мне кажется, нам следует продолжить путь и достигнуть границы. Иначе картина будет неполной. Какой журналист упустит возможность вести репортаж из тех мест, откуда бьет огонь артиллерии? Весомость каждого слова увеличивается на вес снаряда. Поэтому, дорогой Сом Кыт, мне кажется, мы должны просить любезно сопровождающего нас Тхом Борета сопровождать нас и дальше, к границе.

Он видел, Сом Кыт смотрит перед собой на асфальт, на ту же черту, незримо преграждавшую путь. На тот предел, где завершается их путешествие и можно разворачивать колеса домой, в безопасную сторону, к печальной одинокой жене. Доклад в министерстве. Похвала за удачный вояж. Возможное повышение по службе. И незачем рисковать из-за странной прихоти малоизвестного ему человека, чья профессия тонко сокрыта под личиной журналиста.

– Я тоже думаю, что нам следует побывать на границе, – обратился Сом Кыт к Тхом Борету. – Иначе впечатления будут неполными.

– Дальше ехать нельзя, – твердо сказал Тхом Борет. – Таково условие программы. Дальше имеющимися средствами охраны я не могу обеспечить безопасность. В вечернее время прекращается движение на трассах. Я не могу взять на себя ответственность. Программа полностью выполнена.

– Дорогой Тхом Борет, – Белосельцев чувствовал, как кожаные сухие ремни стягивают ему щеки и губы, но старался улыбаться, – вы же знаете, что никакая программа, даже столь тщательно и разумно составленная, не сможет учесть всех экспромтов и неожиданностей.

– Затем и составлялась и утверждалась программа, чтобы избежать неожиданностей, – твердо настаивал Тхом Борет. – Я ответствен за программу и не могу гарантировать вам безопасность.

– Дорогой Тхом Борет, после того что вы испытали в жизни, понятие «безопасность» приобретает сомнительный смысл.

– Я не вправе принимать решение сам, – колебался Тхом Борет. – Я должен связаться с вьетнамской комендатурой по радио.

– Так сделайте это, – почти приказал Сом Кыт. – Сделайте это от имени Министерства иностранных дел.

Тхом Борет направился к машине, где блестел жгут антенны, – вызывать по рации Баттамбанг. Белосельцев вспомнил картинку из давнишней, в детстве читанной сказки: развилка пути, на обочине белый камень, богатырь на коне водит копьем по земле, на камне вещие, начертанные кем-то слова. Нет ни копья, ни камня, лишь разбитый, сгоревший танк, горстка усталых солдат, но все тот же рубеж, отмеченный на дороге чьим-то извечным копьем.

Солнце пекло, попискивала рация. Тхом Борет вызывал Баттамбанг. Белосельцев, желая укрыться от зноя, спрятать свое изнуренное тело, подошел к танку. Ухватился за теплую скобу, за облупленную крышку люка. Влез внутрь танка.