Мастеровой

Муж посмотрел на нее укоризненно. Неловкую сцену сгладил появившийся с подносом официант. Поставил перед гостями блюда с телятиной и графинчик с коньяком, собрал грязную посуду и унес. Куликов немедленно завладел графинчиком и разлил коньяк в бокалы мужчин. Женщинам добавил шампанского. Застолье продолжилось. Звучали тосты: за дам, за золотые руки и светлую голову Кошкина, алаверды — за умных и понимающих начальников. Федор пил, ел нежную телятину в кисло-сладком соусе, улыбался шуткам и говорил дамам комплименты. Спросив у них разрешения, офицеры расстегнули воротники мундиров, Федор ослабил узел галстука и расстегнул верхнюю пуговицу сорочки. Ему было радостно и тепло. Он сидел в компании милых и приятных людей, даже жена Рогова не казалась более мымрой. Красивая женщина. Ну, а кобызится, так дворянка, да еще из столбовых, как шепнула Федору Полина, когда Алевтина ненадолго удалилась «припудрить носик».

— Счас спою! — внезапно прозвучало в голове Кошкина.

— Что ты! — испугался Федор. — Неприлично.

— Не ссы, Федя! — отозвался Друг. — Я ж не за столом. Вон как раз пианист ушел.

— Ты умеешь играть? — удивился Федор.

— Учили в детстве, — ответил друг. — Родители хотели, чтобы сын развивался всесторонне. В результате вырос балбес. Учиться не хотел, экзамены в институт провалил, отец разозлился и пристроил меня на завод. Потом армия, где вправили мозги. После года службы поступил в военное училище — для срочников имелись льготы. Но играть не разучился, любил заплести дамочкам мозги, — Друг хихикнул. — Они падкие на такое. Так что споем.

— Я не умею! — запаниковал Федор.

— В армии пел? — спросил Друг.

— Да, — согласился Федор. — В строю.

— Вот и здесь сможешь! — отрезал Друг. — Дамы и господа! — обратился он к присутствовавшим за столом. — Не возражаете, если я вас немного развлеку. Пианист ушел, скучно.

— Просим! — захлопала в ладоши Полина.

— Просим! — поддержали ее остальные, в том числе Алевтина.

Федор встал, перешел к пианино и опустился на табурет перед ним. Пробежался пальцами по клавишам.

— Немного расстроено, — оценил Друг. — Но сгодится. Что им исполнить? Наверное, из репертуара Малинина, он у нас главный российский гусар. Поехали!

— У вагона я ждал, расставаясь с тобой,
Полон грусти печальных мгновений.
И в мечтах об ином, вся душою со мной,
Ты мне бросила ветку сирени…[50]

Пел Федор не в полный голос, негромко аккомпанируя себе, но шум в ресторане стал понемногу стихать. Скоро неизвестного исполнителя слушали все.

Я вернулся к себе, этот вечер унес
Все надежды, всю радость стремлений.
В эту ночь отцвела от объятий и слез
Ветка белой душистой сирени.

Закончив, Федор встал и поклонился. Ответом были аплодисменты. Кто-то даже крикнул: «Браво!»

— Еще! — вскочила с места жена Куликова. — Пожалуйста!

Федор улыбнулся.

— Для очаровательной и несравненной Полины Александровны, супруги штабс-капитана Куликова, исполняется романс «Берега». Музыка и слова народные[51].

Он сел и положил пальцы на клавиши.

Берега, берега, берег этот и тот,
Между ними река — моей жизни.
Между ними река, моей жизни течет,
От рожденья течет и до тризны

Там за быстрой рекой, что течет по судьбе
Свое сердце навек, я оставил
Свое сердце навек, я оставил — тебе
Там, куда не найти переправы…

Дойдя до припева, он ударил по клавишам.

А на том берегу — незабудки цветут
А на том берегу — звезд весенний салют
А на том берегу, мой костер не погас
А на том берегу, было все в первый раз.

В первый раз я любил, и от счастья был глуп.
В первый раз пригубил — дикий мед твоих губ.
А на том берегу, там, на том берегу
Было то, что забыть, никогда не смогу…

В этот раз аплодисменты были бурными, прибавилось и криков «Браво!» Федор поклонился и вернулся за стол.

— Изрядно, изрядно! — сказал ему Куликов. — Не знай я хорошо свою супругу, непременно взревновал бы. С такой страстью пели!

— Будет тебе, Отелло! — шлепнула его по руке веером Полина. — Не смущай Федора Ивановича, он для нас старался. От вас песен не дождешься.

— Нас несколько иному обучали, — не смутился Куликов.

— Для меня не спели! — укорила Федора жена Рогова.

— Хотел, но не решился, Алевтина Григорьевна, — развел руками Кошкин. — Вы дама строгая. Взяли бы и запустили в меня бокалом.

Офицеры и их жены захохотали.