Мастера мозаики

И он подробно разобрал выставленные работы, указав на все их достоинства и недостатки. Особенно подробно он остановился на ошибках Боцца, воздав в то же время должное удачным деталям его произведения. Тициан критиковал черты лица святого Иеронима, которым Боцца придал неприятный характер, их жестокое выражение, приличествующее скорее лику языческого воина, чем лику святого, лишенный жизни, условный колорит, холодный, почти презрительный взгляд.

— Лицо прекрасное, но это не лицо святого Иеронима.

Тициан говорил также и о братьях Бьянкини и, стараясь смягчить горечь их неудачи, хвалил их работу с определенной точки зрения. Так как ему свойственно было лить больше меду, чем дегтя, то, одобрив материал, из которого была сделана их мозаика, он попытался похвалить и рисунок; но посреди не совсем убедительной фразы его речь прервал Тинторетто. Он произнес следующие слова, занесенные в протокол: «Io non ho fatto giudizio delie figare, ne della sua bonta, perche non mi e sta domanda»[39]..

В этот достопамятный день Тициан дал роскошный обед всем художникам — членам комиссии и всем мастерам мозаики, получившим премии. Мария Робусти явилась на пир в одеянии сивиллы[40] и Тициан сделал с нее в тот вечер набросок для прекрасной картины — голову девочки мадонны. Картина ныне находится в музее Венеции. Боцца так и не появлялся.

Угощение было великолепное. Поднимались веселые тосты за здоровье лауреатов. Тициан с удивлением приглядывался к выражению лица и манерам Франческо. Он не понимал, как этот художник может не испытывать никакой зависти, а одну лишь нежность и преданную братскую любовь. Однако он знал, что Франческо не лишен честолюбия, но сердце Франческо было еще более возвышенно, чем его талант. Валерио был счастлив радостью брата. Он был так растроган, что порой ему становилось грустно. За десертом Мария Робусти провозгласила тост за здоровье Тициана, и Франческо тотчас же встал, подняв кубок с сияющим видом:

— Я пью за своего учителя Валерио Дзуккато.

Братья бросились друг другу в объятия, и слезы их смешались.

Добряк Альберто, говорят, развеселился, выпив всего несколько глотков греческого вина, — остальные гости пили вино полными чашами. Он был так кроток, так ласков, что, опьянев, говорил только о том, как любит своих друзей, как ими восхищается.

Старый Дзуккато пришел к концу обеда. Он был не в духе.

— Тысяча благодарностей, маэстро, — ответил он Тициану, поднесшему ему кубок вина. — Неужели вы хотите, чтобы я пил в такой день?

— А ведь это самый прекрасный день вашей жизни, дорогой кум! — заметил Тициан. — И разве по такому поводу не следует осушить кубок самосского вина со своими друзьями?

— Нет, маэстро, — возразил старец, — плохой это день для меня. Ведь он навсегда свяжет моих сыновей с неблагородным ремеслом: отныне двум талантливейшим молодым художникам суждено выполнять работы, их недостойные. Покорно благодарю! Нет у меня оснований пить за это!..

Однако он смягчился, когда сыновья провозгласили тост за его здоровье. Тут к нему подошла Мария Робусти и, ласково погладив его седую бороду, вьющуюся кольцами, попросила великодушно простить ее жениха.

— Как, прекрасное мое дитя, — воскликнул старик, — да разве шутка еще не забыта?

— Это уже не шутка: на днях я устраиваю пир в честь обрученных, — ответил, улыбаясь, Тинторетто.

Послесловие

В декабре 1833 года знаменитая французская писательница Жорж Санд впервые приехала в Италию. Об этой поездке она уже давно мечтала и с юных лет начала изучать язык, литературу и искусство итальянского народа. Больше полугода Жорж Санд прожила в Венеции. Ее сразу очаровала своеобразная красота этого удивительного города, расположенного на сотне островов в обширной лагуне Адриатического моря, города, словно чудом поднявшегося из воды. «Венеция предстает взору путешественника, как волшебное видение», — писала Жорж Санд. Ее восхищало все — и величавая старина, и простота жизни среди тихих каналов и узеньких переулочков. Она осматривала картинные галереи, мраморные дворцы, храмы; каталась на легких лодках-гондолах; проводила долгие часы на шумной площади святого Марка, где всегда толпился народ. Жорж Санд полюбила Венецию, сроднилась с ее населением. «А какой здесь народ! — писала она. — Веселый, беспечный, остроумный, всегда с песней и шуткой на устах…»

В те годы Венеция, как и многие другие города Италии, находилась под властью Австрии. Чужеземное владычество не могло подавить стремления к свободе в итальянском народе: мечта сбросить ненавистное иго жила в душах всех патриотов Венеции. Жорж Санд горячо им сочувствовала и глубоко скорбела об утраченной независимости прекрасного города. Она прониклась интересом к прошлому Венецианской республики, некогда богатой и сильной, и серьезно изучила ее полную бурных событий историю.