Мастера и шедевры. Том 2

Мимо Иванова, как во сне, неспешно двигалась нарядно одетая публика — дамы в широких турнюрах, штатские кавалеры с осиными талиями, гвардейские офицеры.

Их шаги, шелка, их звонкие шпоры, вся эта цветная карусель сливалась в пестрый поток веселых, смеющихся, щебечущих, бесконечно чужих, незнакомых людей.

Художник на миг закрыл глаза.

Теплая радуга солнечного дня проникла через сомкнутые веки.

Поплыли тревожные оранжевые, алые круги…

Александр Иванов открыл глаза и чуть не вскрикнул.

Перед ним стояла очаровательная девушка.

Да, это была она.

Белое легкое платье охватывало ее нежный стан. Иссиня-черные косы венчали гордую головку.

Огромные грустные карие глаза.

Милая, чуть печальная улыбка озаряла смуглое прелестное лицо.

— Вам нездоровится, сеньор Алессандро? — заботливо прошептала девушка.

Иванов молчал. Он не верил своим глазам. Девушка-аль-банка, немного повзрослевшая, участливо глядела на него.

Как могла очутиться здесь, в России, Виттория Кальдони?

Художник изможденно смежил веки.

А когда разомкнул их — видение исчезло.

И мастер вспомнил все.

И старого друга Григория Ланченко, с которым они вместе ездили в Альбано, и как они, счастливые от переполнявшей их радости бытия, беспечности и влюбленности, писали вдвоем эту итальянскую девушку, покорившую своей красотой даже Николая Васильевича Гоголя.

Гоголь.

Как он нужен сейчас, немедля. Как он далек.

Невозвратно…

Александр Андреевич вдруг ощутил на губах теплую соленую влагу.

Оркестр вдали все так же наигрывал вальсы, и шумели фонтаны, и шуршали шаги, но Иванов не слышал ничего…

На пароходике, идущем в Петербург, ему стало совсем худо. И когда уже вечером, у Боткиных, спешно вызвали врача, он лишь развел руками.

Отозвав хозяина, прошептал:

«Холера».

Через три дня, 3 июля 1858 года, Александра Иванова не стало.

… Еще раз посетим зал Иванова в Третьяковке. Прислушаемся к удивительной тишине и миру, царящему в его полотнах. В наше время жестоких идейных противоречий с Западом, в дни, когда мы зрим, как порою гибнет сама природа планеты, когда круговерть иногда заставляет забыть о гармонии прекрасного, когда темные силы пытаются омрачить климат сосуществования человечества, именно сегодня необходимо иногда на миг остановиться, задуматься, глубже ощутить радость, которой пронизаны гениальные этюды Александра Иванова, зовущие людей к миру, свету, добру.

Иногда за всеми его холстами будто видишь сокровенное, озаренное внутренним светом лицо художника, глядящего из далекого далека в грядущее.

Единственный предполагаемый холст, где он будто бы изобразил себя, носит название «Путешественник» и является этюдом к картине, вошедшим в композицию.

Высоко вдаль устремлен взор усталого путника.

Скромно одетый, в грубой войлочной широкополой старой шляпе, видавшей непогоду, стоит перед нами истомленный долгой дорогой, крепко держась за посох жилистой рукой, давно не стриженый, заросший, бородатый человек.

Лик его благороден.

Нищенское облачение не может скрыть возвышенного строя его души.

Стоит вглядеться в тонкий профиль, чтобы понять — перед нами мудрец, подвижник. Странник, не отводя глаз, пристально всматривается в незримую нам цель. Брови его вздеты, хрящеватый заостренный нос, впалые глазницы, острые скулы рисуют нам образ аскета, истово следующего к заветной цели.

Вот он остановился в полутени олив.

Сложная игра холодных рефлексов и отраженного света солнца тончайше передана кистью. И эта приглушенность красок еще ярче заставляет звучать одухотворенный образ путешественника, его скрытое волнение.

Этюд написан, казалось бы, необычайно просто.

Но эта манера восходит к фрескам великих мастеров итальянского Ренессанса. Та же строгость линий, идеальный рисунок, обобщенность формы, микеланджеловская конструктивность. Прибавив ко всему этому чудесное видение живо-писца-реалиста XIX века, вы отличите единственный гениальный почерк новатора — Александра Иванова, сумевшего соединить рафаэлевский рисунок с динамичным современным ощущением цвета, раскрытием сложного психологического образа портрета-этюда. Человек, изображенный на этом полотне, бесконечно добр, сердечен, но тверд. Тверд до конца.

Прочтите строки:

«Каково бы ни было достоинство моей кисти, я все-таки не могу согласиться, чтобы она служила такому делу, истины которого я не признаю».

Таково было художническое, моральное кредо Александра Иванова. Таким, полным идеальных побуждений прошел он свой нелегкий путь в искусстве.

Александр Иванов прекрасно ощущает необходимость этического, духовного воспитания широкого зрителя.

Это к народу обращены все его помыслы.

Он грезил:

«Соединить рафаэлевскую технику с идеями новой цивилизации — вот задача искусства в настоящее время».

Живописец отлично понимал, что высокое духовное содержание требует воплощения в прекрасной художественной форме, иначе значительные идеи не могут быть выражены в искусстве.

Иванова волновали вопросы современности. Только сложности эпохи не давали мастеру возможности более открыто, не в столь завуалированной форме высказывать свои идеи в картинах.