Мастера. Герань. Вильма

Покой! Опять же всего лишь слово! А на слова особенно полагаться не стоит. Кто-нибудь возьмет да скажет: «Покой!» И тут же обнаружится, что это сплошное надувательство; подлинного покоя-то и нет. Есть на свете люди, которые не знают покоя, не могут даже вообразить его, просто не понимают, что это такое. Вы, к примеру, скажете: «Покой!» И при этом еще улыбнетесь, дабы ясно было, что вы себе, да и другим, действительно от души желаете подлинного покоя. Но есть и такие, что после этого слова охотно заехали бы вам в рожу. Всякие на свете бывают люди! Некоторые думают, что это слово лишь им дано произносить. Однако слово есть слово, придет вдруг в голову и ну вертится на языке. Но в разных устах оно звучит по-разному. Иной раз — как угроза: «Помалкивай! Оставь меня в покое! Не разоряйся тут, ни звука больше, не то вздую как следует». Иногда говорят для острастки: «Тихо! Спокойно! Кто-то идет! Минутку покоя! Тсс!» Или: «Мне нужен покой! Люди добрые, оставьте меня в покое! Ну пожалуйста, оставьте меня в покое! Отстаньте от меня! Прошу вас, люди, оставьте меня в покое! Покоя, покоя, покоя!» Оно может означать и равнодушие: «Оставьте меня в покое! Я не хочу и слышать об этом. Хочу покоя — и баста!» Иногда это просьба не шуметь: «Тихо! Тсс! Тсс, покой! Малыш засыпает». Или это просьба вместе с молитвой: «Боже, ниспошли мне покой! Прошу вас, люди, помогите, дайте покой мне! Боже, пожелай мне покоя! Услышь меня! Видишь, как я молю тебя! Люди добрые, видите, как я прошу вас! Хоть выслушайте меня! Боже, хоть ты услышь меня! Люди, выслушайте меня, прошу вас! Ведь я хочу только покоя! Не будьте глухими и немыми, выслушайте меня, скажите что-нибудь, помогите мне обрести покой, который и вам нужен! Боже, прошу тебя, люди, прошу вас, даруйте мне покой или помогите найти его!» А тот, кто не любит кричать и не любит молиться, поскольку и молитва кажется ему тщетой и притворством, ни о чем не просит, никого ни о чем не просит, терзает самого себя, сам себе платит дань и всякий день у себя же требует платы, чтобы было чем оделять других или хотя бы обмениваться с ними улыбкой. Но если день скудный — бывают ведь скверные и скудные дни, — тогда и ему придет на ум слово, которого он так избегал и которое многие легковесно перемалывают во рту, забьется он куда-нибудь в угол, уткнется головой в подушку или спрячет лицо в ладони и шепнет тайком то, что боится вымолвить вслух: покоя, покоя, покоя!.. Вновь и вновь повторяет он это слово, играет им и, улыбаясь, обливает его робкими слезами.

Покой! М-да, настоящий покой — это как теплая, уютная комната. И это действительно комната: встретятся, к примеру, чех и словак и не станут больше друг на друга ворчать, поскольку поймут, что хоть оно так-то и так, а малость и не совсем так и что хоть оба они чуточку правы, на свете есть большая правда, чем у них у обоих; и засмеется один добродушно и скажет по-чешски: «Не горячись, брат, ступай в мой покой, там такая тишина! В Словакии ведь я тоже как дома. Взойду на Татры, о боже мой, до чего же хорошо, тихо! Чувствую себя как дома, как в собственных покоях. Вот отведай пирожка! Будь тут как дома».

Кое-кто может, пожалуй, заметить, что все это к делу не относится, что мы слишком часто отвлекаемся, затягивая повествование. Но что тут особенного! Разве уж так важно повествование? Кого оно занимает? Да и к чему оно? Тот, кого занимает только повествование, может перескакивать через страницы, а то пусть возьмет другую книжицу почитать. А о том, что должно быть в этой книге, решаю все-таки я.

Кибиц, заткнись!

Когда мужа не было дома, Штефка еще засветло запирала квартиру и, уходя из имения, говорила: — Ключ возьму с собой. Пойду навещу своих. — Так она говорила. А иной раз, — правда, это случалось редко, — как бы невзначай добавляла: — Может, сегодня и не вернусь.

Но потом обычно сердилась на себя. Слишком поздно ей приходило на ум, что она, в общем-то, и не обязана никому ничего говорить. Верно, думала: и почему я должна батракам и батрачкам докладываться?