Мастера. Герань. Вильма

Студент Микес печально подтвердил: — У меня была целая пленка, вся вышла.

Киринович подготовил длинную речь; трудился над ней несколько дней, но ситуация изменилась, и ему пришлось на ходу перестраиваться; поначалу сдавалось, что ему даже не о чем говорить, он еле-еле жевал слова, а потом вдруг в сердцах, но не без остроты, выдал ex abrupto, то есть без подготовки, приветственную речь, которую можно было бы назвать и основным докладом. Он оценил политическую и военную обстановку и, прежде чем кончить, предупредил, что к его словам не надо относиться чересчур серьезно.

— Мы тут все друзья и знакомые, — говорил он, — и речь идет, о свободной дискуссии и обмене мнениями. Так, пожалуйста, и отнеситесь к этому. Мы все знаем, что сейчас война и тянется она уже долго; но мы не знаем точно, когда и как она кончится, хотя некоторые вещи можно уже сегодня отгадать и предвидеть. Но как бы война ни кончилась — так либо эдак, — мы обязаны следить за тем, чтобы у нас дома все шло наилучшим образом.

— Да оно так и идет, — проворчал Габчо. — Разве что не ладится?

— Я не говорю, что не ладится. — Киринович в душе возмутился, но виду не подал. — Я говорю, что каждый из нас должен выполнять свой долг, чтобы нам не пришлось стыдиться друг за друга ни сегодня, ни в будущем.

Люди во все уши слушали.

Мясник Фашунг кивал головой.

— Так, так… А дальше? — Он вопрошающе поглядел на Кириновича.

— Что дальше? — Киринович внимательно изучал отдельные лица, пытался понять, что за ними скрывается, но минутами его одолевало желание заорать на кого-нибудь из батраков, а то и на всех: «Катитесь вы ко всем чертям! Чего так по-дурацки пялитесь?» Но он сдерживал себя. — Мне лично кажется, — говорил он, — что люди мало встречаются и сравнительно мало знают сами себя. А уж друг о друге мы вообще ничего не знаем и еще меньше знаем о том, что делается на свете. Круг замыкается! Всюду идет война. Круг замыкается, и мы в нем. Вы понимаете меня? Уясняете себе?

Мужики хмыкали. Один передернул плечами, другой, третий. Подал голос Мичунек: — Война есть война, война — дело известное. Хотелось бы что и поновее услышать.

Отозвался и Карчимарчик: — Можно мне сказать?

— Говори! — поддержали его церовские крестьяне. — Хоть весело будет.

Некоторые заулыбались, так уж было заведено: когда говорил Карчимарчик, обыкновенно люди улыбались; иной раз — как, например, сейчас — он и сам улыбался, будто подбадривал улыбкой других: ну что же вы, смейтесь надо мной!

— Управитель, Йожко, — он обратился сперва к Кириновичу, — говорит, что мы все хорошо знаем друг друга и могли бы еще лучше узнать, кабы чаще встречались. Я к вам не навязываюсь, хотя думаю, если бы и навязался, вы меня, наверно, не прогнали бы. Сегодня же меня не прогнали, еще и говорить позволили, хотя, пожалуй, похоже на то, что я малость и навязался. Пришел, хотя меня и не звали. Я случайно узнал, что вы соберетесь тут, а у меня было время, потому что оно у меня всегда есть, а если бы не было, я бы его все равно нашел. Решил сюда забежать, вот я и здесь, вот я и выслушал Йожко и могу сказать, что он говорил почти хорошо. Но мне кажется, что он мог бы говорить и лучше. Когда люди вот так встречаются — этим надо пользоваться.

Доктор медицины Йозеф Салус чуть привстал и вытянул шею.

— Вас как звать, скажите на милость? — спросил он учтиво.

— Карчимарчик. Жестянщик Карчимарчик.

Доктор Салус поблагодарил кивком головы. Карчимарчик ответил и на его невысказанный вопрос, который должен был звучать так: «Кто вы и чем занимаетесь?»

Мужики ухмыльнулись: может, им показалось, что Карчимарчику следовало бы сказать вместо «жестянщик» дротарь — звучало бы это тогда выразительней и более по-словацки.

— Спасибо! — На этот раз доктор поблагодарил его вслух. — Продолжайте, пожалуйста!

— Продолжай! — проткнул его Киринович взглядом. — Говори. Ведь и я сказал, что тут можно поговорить. Ты только повторил мои слова. Тут каждый может смело и свободно высказаться. Разве я о чем другом говорил?

Карчимарчик удивленно улыбнулся и тряхнул головой. Слова управляющего ему не понравились, и еще больше не понравился ему его взгляд. Поэтому он спросил: — Почему же так сердито, Йожко?! Ты вроде гневаешься на меня!

— Говори, говори! — торопил его Киринович и колол взглядом. — Договаривай! Не обо мне речь!

Карчимарчик хотел продолжать, в самом деле речь свою хотел кончить, но прежде попытался объяснить управителю, что вовсе не думал его оскорбить или как-то задеть, и, уж во всяком случае, не злым словом. Разговор застопорился: спорщики растолковывали друг другу, что они говорили или что собирались сказать. Киринович был взбешен и распалялся все пуще; невольно вспомнился ему тесть, который сегодня по своему обыкновению «усластил» ему жизнь и убрался восвояси, но управитель уже сыт по горло такими речами, переполнилась наконец чаша. Держись, дротарь, ты за это поплатишься!

Мелезинек вытащил из кармана сигару и, прежде чем закурить, мигнул в сторону сцепившихся, раскричавшихся петухов и шутя заметил: — Вот вам — пожалуйста! Говорят о войне, а она уже тут!