Мастера. Герань. Вильма

А на рассвете гулянье было в самом разгаре. Эх, многое я бы мог рассказать! Но я решил: буду краток. Да и о том, о чем говорилось до сих пор, можно было бы сказать короче — пожалуй, двух-трех фраз бы хватило, а то еще подумают, что все, о чем я умолчал, было неинтересным. Как бы не так! Вильмину мать, к примеру, мы совсем не вспомнили. А жаль, честное слово, жаль! Можно бы и о Вильмином отце немного поговорить, посудачить, что он да где он, и тут же подпустить чего-нибудь душещипательного о Вильме — кой-кого, возможно, и проймет. Чувствительный читатель, наверно, отложил бы в сторону книгу и завздыхал бы: «Ну и пишет, ну и пишет — вот уж умеет взять за живое!» А потом, возможно, поумерит свой восторг и скажет: «Что ж, вполне терпимо, местами даже сойдет. Жаль только подчас недостает дыхания».

А литературный критик: «Какое дыхание! Никакого дыхания-то и не было! С самого начала одна стрекотня. Хотел роман написать, но чего-то там не хватает. Не хватает самого главного, ибо роман…

.   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .

Ну как, довольно?

Если тебе охота, читатель, можешь и сам писать на полях. Взгляни, сколько места я для тебя оставил. Эта сто пятьдесят четвертая страница и твоя будет. Пиши, дружище, пиши! Пиши о том, чего тебе не хватает, пиши обо всем, что у тебя на душе! Ведь о том у нас разговор! А я буду тем временем продолжать.

СОЛНЕЧНЫЕ ЧАСЫ

1

Вильма перебралась к Гульданам. Она быстро там освоилась и даже не почувствовала, что жизнь ее после свадьбы как-то значительно изменилась. Многие женщины воображают себе, что замужество сыграет в их жизни прямо-таки роковую роль, но Вильма не ждала такой перемены. Ей и прежняя ее жизнь казалась прекрасной и интересной, а с замужеством она и не думала ничем поступаться, напротив, считала даже, что все доброе и замечательное будет только умножаться. Примерно так ей все представлялось.

С Имро жили они душа в душу, да и мастер с ней ладил. Мать Вильмы осталась одна, но к ней обещала переехать Агнешка. По счастью, и Вильма обреталась неподалеку от матери и при желании всегда могла забежать к ней.

— Нешто дел мало у Гульданов? — высмеивала ее мать. — Или, верно, боишься старого Гульдана.

— Чего мне бояться! Сходи сама погляди, — поддразнивала ее Вильма. — Вот уж они заудивляются!

— Чего я там не видала? Не я же выходила замуж. Тебе у них привыкать.

— Я давно уж привыкла.

— А что ты стряпала?

— Отгадай!

— Больно надо! Сама скажешь.

— А я и не знаю. Вроде бы картофельную похлебку. Ох и наелись они!

— Гляди, а то начнут тебя оговаривать!

— А за что, скажи?! Я все перемыла, а теперь… пришла узнать, не нужно ли тебе случайно чего.

— А чего мне может быть нужно? С работой сама управляюсь. Я тоже вот прибралась, а теперь… Слышь! А детишки-то сюда все время таскаются. Дважды уж пришлось выпроваживать. Отослала их к тебе.

— А, так это ты их ко мне посылаешь? Ну видишь, какая ты, мама? А я-то никак не пойму, отчего их сразу столько набежало. Знаешь, как у меня голова нынче болела?

— Думаешь, у меня не болела? Как заявятся к тебе, ты их назад сюда отсылай! Замкну ворота, пускай бухают сколько влезет. И нынче хотела затворить, да вспомнила, что, может, почтальонша придет…

— В самом деле… а она не заходила? Я как раз собиралась спросить.

— Нынче не была. Но Агнешка уже отписала мне. Вот потеплеет, она тут же сюда и переберется. Там ей вроде не нравится. Покуда Главное жандармское управление было в Братиславе, еще куда ни шло, а теперь она все больше тревожится, никак к северянам не может привыкнуть. Штефан хочет писать прошение, чтобы его перевели сюда из Штубнианских Теплиц, а переедут, увидишь, еще позавидуешь. Перекопаем сад… Любо-мило они здесь заживут.

— Я знаю, ты Агнешку больше любишь.

— Конечно. А ты сама подумай, Вильма, какой у тебя звонкий голос. Хорошо, что я теперь не слышу его. Ей-богу. А они как? Не покрикивают на тебя?

— Кто? Гульданы? Пусть только попробуют! А я уже разок попробовала. Жалко, ты не слыхала! Как же я на них накричала!

— Ты что, спятила?

— Чего это спятила? Ты же не знаешь, что я им сказала. Курить запретила в горнице.

— Вот глупая! Такое-то дело запрещать? Да пускай дымят. Ты думаешь, отец не курил?

— Кому ж охота смрадом дышать? Да и не проветришь. Пускай дымят на дворе либо в кухне. Старый, думаю, меня даже побаивается. Я на него так цыкнула! Бедняга, потом мне его даже жалко стало!

— И мне их, право, жалко. О-ох, и раскусят они тебя! Поймут, кого в дом взяли!

2

О Штефке Имро напрочь забыл. Но судьбе было угодно, чтобы он снова с ней встретился. Как-то в середине мая — конечно, ничего б не случилось, скажи мы, что это было в самом конце, поскольку вполне вероятно, что это было даже в начале июня, — пожаловал к мастеру Киринович и уже с улицы закричал, что ему очень некогда.

Гульдан подумал: «Зачем же сюда прешь?» Потом натянул на лицо приветливую улыбку и сказал: — Ну не шуми, не шуми! Еще порога не переступил, а уж торопишься и кричишь.

Из кухонной двери выглянула, вернее, только собралась выглянуть Вильма, но, заслышав гостя, быстро юркнула назад.