Мастера. Герань. Вильма

Но однажды Имро заговорил со мной. Правда, заговорил! Прогуливались они с мастером по саду, старый держал его под руку, и ходили они взад-вперед, словно бы разглядывая Вильмины грядки, на которых, пожалуй, и нечего было разглядывать, так как Вильма вроде бы забыла о саде, однако там все равно что-то растет, там всегда что-то цветет, и меня — мы же знаем почему — меня теперь подчас это сердит. Она уже не очень-то за садом следит, а он у нее и без того цветет, ну и разгневанному человеку тут есть на что коситься. Так вот ходили они взад-вперед и любовались, любовались, наверно, тем, на что я косился, но Имро вдруг уставил на меня глаза и глядел так долго, пока мне стало не по себе. Потом шевельнул губами и спросил меня этим своим ни шатким ни валким, молочным, а главное, табачным голосом: — Постой, а как тебя вообще зовут? Ты все время у нас, а я тебя и не спросил.

Ответить или нет? Почему он меня спрашивает? Может, Вильма на меня наябедничала? Что она могла наябедничать? Сказал ли я что-нибудь против него? Есть ли ему на что злиться? Неужто он на меня и впрямь злится? Что я про него когда говорил?

Я глянул на него и с улыбкой сказал: — Имришко, ты же знаешь, как меня зовут.

Мастер улыбнулся и говорит: — Рудко. Соседский Рудко. Тот, что тебя так ждал. Он каждый день у нас.

А Имро все пялится на меня, а потом опять шевелит губами, шепчет сам себе: «Рудко». А чуть погодя спрашивает: — Почему ты у нас давно не был?

— Я к вам хожу. Я всегда у вас. А теперь некогда: в школе новый учитель.

Я немножко приврал. Учитель-то у нас новый, но все равно я приврал. И не знал, что второпях добавить.

Но только мастер с Имро отошли, я сразу понял, что опять к ним пойду.

И правда, иду к ним. Иду еще в тот же день. Вильма весело меня привечает: — Ну и ну, кто к нам пришел? Так мы уже не сердимся? Ну, понятное дело. Добро пожаловать! Как в школе? Двоек не было? А сколько пятерок?

Вопросов уйма, а я и рад — по крайней мере не надо на все отвечать.

А Имро опять нижет меня глазами и так же, как раньше, произносит мое имя: «Рудко».

Потом отводит взгляд в другую сторону, и я доволен, пожалуй даже рад — и потому, что не спасовал под его взглядом, да и потому, что он на меня уже не смотрит. Но имя мое он все равно несколько раз повторяет. И при этом — что из того, что не прямо в лицо, — погмыкивает: — Гм-гм! Рудко!

А Вильма меж тем натаскала на стол для меня всякой всячины, потому что за то время, пока я у них не был, Имро стал по-другому есть, стал пробовать даже то, до чего прежде и дотронуться боялся, ну а теперь для него выдумывают, наготавливают и впрямь невесть какие кушанья, да где такому хиляку все это съесть. Но мне многое под силу. А поскольку вместе с едой меня потчуют все новыми и новыми вопросами, я отвечаю только на каждый второй, и они смеются, смеются даже тому, что, может, вообще не смешно. Больше всех скалит зубы мастер, но чуть меня и осаживает: — Помаленьку да потихоньку! Нечего все зараз выкладывать, не бойся, еду у тебя никто не отымет! Гляди не подавись словами иль куском.

В самом деле, хорошо мне у Гульданов. Обидно было бы в такую семью не ходить!

И я опять почти каждый день у них на голове. Родители рады бы меня дома или еще где в какую-нибудь работу запрячь, ведь, по их разумению, я уже в том возрасте, когда сил у детей прибывает и силы эти нужно использовать, однако от работы мне всегда удается увильнуть; если не получается иначе, отговариваюсь учебой, частенько жалуюсь, что в школе не понял того-сего и надо, мол, попросить какого ученика объяснить, а то, мол, пойду спрошу об этом у Гульданов — пусть-ка Вильма или мастер мне растолкуют. А когда уж особенно жалуюсь и вздыхаю, что одному мне с уроками не справиться, родители и сами, бывает, посылают меня к Гульданам, и я тогда могу делать все, что мне вздумается.

Правда, я люблю ходить к ним. Я охотно и помог бы им, пусть даже особой помощи они и не хотят от меня, должно быть еще потому не хотят, что боятся, как бы не пошли всякие оговоры. Вот разве Вильме чуть помогу — схожу в лавку купить чего-нибудь, или Имро подам то-се, либо в аптеку сбегаю для него за лекарствами. С такими-то пустяками они бы и сами управились, мастер мог бы все достать по пути с работы или на работу, да и Вильма — она ведь постоянно дома и следит лишь за тем, чтобы у Имришко ни в чем нужды не было, — могла бы сбегать в лавку или аптеку, когда он спит. Но спит он уже меньше.

Сдается мне, что она уж не такая раздражительная, но, пожалуй, и то правда, что и я за это время изменился, малость к ним приноровился, научился и с ней, и с Имришко ладить.