Мастер осенних листьев

— В благодарность, — сказал Сарвиссиан. — Ильма меня даже слушать не стала, когда я, значит, попробовал возразить. Вы же, госпожа мастер, видели, какая она. Мой букет к себе повесила, Иньку — в светлую комнату. Все, сказала, без разговоров. Ну, я и промолчал. — Он поскреб усы, скрывая улыбку. — Зато, сказала, к урожаю, к Матушке-Утробе за меня замуж выйдет. Ну, если я на букете такой, как в жизни.

Эльга перекинула сак в фургон.

— Я внутри поеду. Можно?

— Смотрите, растрясет, госпожа. До смотровой шиги дорога не шибко хорошая.

— Я работать буду.

— Оно, конечно, дело хорошее, — кивнул Сарвиссиан, — я даже сена доложу, только знайте, что пополудни, к затемкам, я остановлюсь, и мы никуда не двинемся, пока вы не поедите. Да и лошадкам роздых будет.

Эльга улыбнулась.

— Хорошо.

— Ну, тогда, наверное, и поедем? — Сарвиссиан схватил у сарая охапку свежего сена и понес ее к фургону. — Чего ждать?

— А проститься?

— Так на прополке все уже. Вон Хаюму махнуть можете.

За оградой вдалеке, в поле, среди зеленой ботвы, темнела неясная фигурка. Она то пропадала в густом море стеблей и листьев, то выныривала, что-то отшвыривая в сторону.

— Хаю-ум! — закричала Эльга и замахала рукой.

— О-у! — отозвалась фигурка.

— Долгой жизни-и!

— Эй-ей!

Фигурка замахала в ответ.

Эльга несколько мгновений постояла, вбирая в себя букет, который мысленно назвала «Расставание», и полезла в фургон.

— Долгой жизни, Арья, — услышала она Сарвиссиана.

— А госпожа мастер здесь? — спросил задорный девчоночий голосок.

— Мы уже уезжаем, Арья.

— Я только спрошу.

— Ну, спроси.

Сарвиссиан забрался на передок, уселся, завозился на скамье, спиной морща полог, а в фургон к Эльге заглянули карие глаза, осина, жужелица и липовый цвет.

— Ой, вы — мастер?

Эльга кивнула. Девочка посмотрела подозрительно. Самостоятельная. Серьезная. Волосы под платком, пот застыл на щеках и шее грязными ручейками. Руки — в царапинах и цыпках.

— А вы точно мастер? Я других видела, они были старше.

Эльга показала печать на запястье.

— Ты хотела что-то узнать?

— Ой, да!

Арья приподнялась, почти легла животом на дощатый задник, чтобы быть к Эльге как можно ближе.

— А вы можете…

Ей не хватило дыхания, и Эльга не смогла разобрать последние слова.

— Что?

— Мне бабушка рассказывала, — подставив ладонь, зашептала Арья, видимо, желавшая, чтобы ее не подслушал Сарвиссиан, — что раньше мастер листьев им портреты делал, которые как бы новости о далеком человеке показывали.

— Новости?

— Ну да!

Эльга недоверчиво качнула головой.

— Нет, не знаю, возможно ли такое.

— Она говорила, что прошлый мастер делал портрет человека из листьев, а когда тот уезжал, далеко, в мастерские или в войско, или по торговле вот, куда угодно, то по портрету видно было, все ли с ним в порядке, не заболел, не ранили ли.

Эльга задумалась.

— Тебе очень надо?

Арья кивнула.

— А до зимы потерпит?

Девочка потерла щеку ладонью и кивнула снова.

— Я к зиме обязательно этому научусь, — сказала Эльга. — Сейчас я пока не знаю, как это сделать. И нужен будет второй человек. Тот, о ком новости. С него, я думаю, букет надо набивать. Но это после лютовня. Дождешься?

— А вы обещаете?

— Да.

Повеселевшая Арья отлепилась от борта.

— Вы только не забудьте.

— Не забуду. Долгой жизни, — улыбнулась Эльга.

— Легкой дороги.

Размышляя о новостном букете, Эльга не заметила, как фургон тронулся, и понукаемые возницей лошади потрусили за ограду. Солнце прыгнуло лучом в прореху на матерчатой крыше, в воздухе затанцевали пылинки.

— Госпожа мастер, слышите? — спросил Сарвиссиан.

— Что?

— По Хаюму девчонка сохнет. Арья-то. А он, вишь, в мастера надумал. До зимы Ильма его, конечно, не отпустит, да он и сам понимает, что семья без него не выдюжит, ни урожай не соберет, ни торговлей не заработает, а вот с весны он хочет в Чугрин податься, там какой-то мастер хитрый живет.

— А тридцать эринов?

— Так дадут, наверное. Ну, а Арья-то, вишь… Славная девчонка, мать в прошлом году умерла, с бабкой одной и остались.

— Я приеду зимой.

Дальше они не разговаривали. Сарвиссиан следил за Глицей и Анникой, негромко торопил их, его тень за пологом умудрялась и пить из маленького кувшинчика, и перекусывать хлебом и сыром, не отрывая глаз от дороги.

Эльга набивала букеты.

В голове ее собирались из листьев тысячи образов и букетов, в них присутствовали люди и животные, жили свет и счастье, дышало небо. Хотелось запечатлеть сразу все. Но разве это было возможно? Такое ни в один букет не уместится. Да и, наверное, одному грандалю под силу сделать большое-большое панно, в котором каждый бы находил свое.

Нет, это на будущее. А пока Эльга набивала по памяти избы, Арью, осинник под ветром, далекое поле. Где-то, она чувствовала, ухватывались нужные нотки, и букет начинал словно бы светиться (его она потом откладывала), а где-то пальцы топтались на месте, сомневались, что-то уходило из души, картинка ломалась, выцветала, приобретая мертвый и бесполезный вид, так что приходилось безжалостно шелушить доску.