Мастер-класс

Я ведь его и впрямь почти выбрала. Но под конец все же с этого пути сошла — и подделала результаты теста, и указала достаточно высокий Коэффициент, чтобы Малколм был доволен, но все же не слишком высокий, чтобы хоть немного себя подстраховать.

Между прочим, тот показатель, вполне возможно, почти соответствовал истине. Все проблемы Фредди — если у нее вообще имелись какие-то серьезные проблемы — в точности совпадали с диагнозом доктора Нгуен. Обычная детская нервозность, подверженность стрессам, чувство тревоги. Но все вполне контролируемо. Нет, конечно же, тогда я сделала правильный выбор.

Хотя в последующие годы вряд ли можно было бы назвать правильным мое собственное отношение к Фредди: я ее слишком баловала, слишком оберегала, я обязательно вместе с ней готовилась к каждому школьному тесту, ибо хотела быть уверена, что моя девочка получит приблизительно такую же оценку, какую я поставила ей в том фальшивом пренатальном Q-тесте. Теперь мне стало казаться, что я сама все испортила, создав слишком ненадежный фундамент для столь непредсказуемой ситуации. Мое стремление защитить ребенка внезапно ударило по мне рикошетом, и теперь Фредди осталась совсем без защиты.

Я нацарапала еще какую-то глупость на чистом листке «синей книги», положила авторучку и решительно подняла руку.

Хватит с меня! Мне осточертело быть блестящей супругой Малколма Фэрчайлда!

Глава тридцатая

ТОГДА:

Я стала понемногу уклоняться от секса с Малколмом. Приготовив Энн ее вечернюю бутылочку, я укладывала ее в кроватку, придвинутую к моей половине нашего супружеского ложа, чтобы тут же успокоить, если она вдруг среди ночи проснется. Одна и та же старая песня звучала у меня в ушах: если он будет настойчив, я постараюсь подстроиться под его ритм; если станет покрывать поцелуями мое тело, я позволю себе безвольно отдаться его ласкам. Да, я участвовала в наших любовных играх, но нередко какая-то часть моего «я» как бы выскальзывала из-под его тела и, спрыгнув на ковер, исполняла победоносную маленькую джигу.

Так ты меня любишь? — пел у меня в душе какой-то новый голос. — А ты знаешь, что я теперь умею и танцевать, и отлично притворяться, и заниматься всем этим прочим дерьмом?

Нет, хорошим танцором меня уж никак нельзя было назвать, но это ни малейшего значения не имело, потому что Малколма всегда интересовало только одно. Не мое тело, не мои сиськи или задница и даже не то, как замечательно у нас все получается, когда я сверху.

Эротическая одежда его тоже не возбуждала. Я пыталась надевать всевозможные неглиже в кружевах и оборочках в стиле «беби-долл», или атласные капоты в стиле «веселая вдова», или чулки в сеточку, или даже купленное в секс-шопе белье, в котором я была похожа на женский аналог «человека-паука» из-за бесконечно перекрещивающихся полосок ткани. Но на все мои ухищрения Малколм только головой качал.

— Сними это, Эл, — говорил он, когда я ложилась в постель в красном игривом боди, настолько прозрачном, что сквозь него было видно все, что нужно. — Это тебя унижает. — Этим он, видимо, хотел сказать, что его не интересует мое тело, а мне это казалось уморительным и одновременно совсем не смешным.

Вот так все и продолжалось в те времена, когда секс у нас еще порой случался — тяжелое пыхтение, шлепки тел друг о друга, смятые египетские простыни из тончайшего хлопка стоимостью в десятки тысяч и, как выражался Малколм, «самого лучшего качества»; это определение вообще было для него ключевым, он и сам всегда стремился стать личностью «самого лучшего качества». Ну, в постели-то он себя явно чувствовал именно таковым. В отличие от меня. Я в это время была обычно далеко-далеко, в другом, куда более приятном месте, и вспоминала того мужчину, который однажды поцеловал меня и сказал, что я прекрасна. А еще я вспоминала, какой безумный, поистине рок-н-ролльный секс в стиле «я никак не могу тобой насытиться» бывал у нас с ним на заднем сиденье «Мустанга».

Я всегда останавливала бег своих мыслей на этом месте — мне хотелось еще немного побыть там, на заднем сиденье «Мустанга», а не в той облицованной кафелем, как в придорожном мотеле, ванной моей в Коннектикуте, где я с ужасом взирала на две сакраментальные полоски теста, и не в институтской библиотеке, где я написала Джо свое последнее письмо, и уж определенно не в том абортарии, где я позаботилась о том, чтобы в дальнейшем иметь в жизни куда больше возможностей. Если же я не переставала думать и дальше, то даже самые лучшие моменты всей моей последующей жизни начинали казаться мне удивительно мрачными.

Малколм нависал надо мной, затем его тело содрогалось, замирало, всем своим весом обрушивалось на меня, и я снова оказывалась пойманной в ловушку.

— Господи, как же я люблю тебя, Эл! — выдыхал он, и я неизменно задавала ему тот самый старый вопрос: что именно он во мне любит? Разумеется, это звучало скорее как шутка, как милое воркованье, вызванное соответствующим моментом.