Мастер Хаос

Но речь не обо мне, КГБ или долгожителях, а о Поздееве. Мне удалось заключить с каким-то ПТУ, профтехучилищем, если кто забыл (при Сталине и Хрущеве это называлось ФЗУ, и пели песню «фуражечка, фуражечка, носить тебя не грех», а нынче, при «неокрепшей демократии» важно именуется «техническим колледжем») договор на два «Натюрморта из серии «Цветы и фрукты», холст/масло, р-р по б. стороне 80 см., цена 300 руб. 1 шт.» (из которых на долю художника пришлось бы руб. 200 за упомянутую шт., а может и того меньше).

Я, к сожалению (а может – к счастью), никогда не имел отношения к «распределению заказов», отчего не мог (вариант – не хотел) хапать левые деньги с советских творцов изящного, чтобы составить «первоначальный капитал» и в перспективе стать «новым русским». У меня были свои дела. Я был одинок, только что побывал на совещании «молодых писателей Сибири и Дальнего Востока», мне платили 120 рублей, премию, командировочные, и я был очень доволен тем, что мне не надо ходить с утра «на службу», а можно вольно шататься по городу и вообще существовать, набираясь тех жизненных впечатлений, за которые потом выгоняют из Союза писателей. Натюрморты к моей великой радости «распределили» Поздееву. Он взялся за дело серьезно: получил аванс, купил множество тюбиков недешевой краски, приобрел на рынке дорогостоящие «цветы и фрукты», увлекся, пел песню «Это было давно, лет семнадцать назад», расхаживал по мастерской в длинной рубахе навыпуск, творил.

…ПТУ отказалось от оплаты и сообщило, что расторгает «предварительный договор», а также требует назад аванс. Объясняться с заказчиками ПОСЛЕ того, как их УЖЕ угостили отдельными «цветами и фруктами» социалистического реализма, например – спьяну и косо срисованным с открытки посредством фильмоскопа и без того косым Лениным, не входило в мои прямые обязанности, но тут я глубоко вздохнул и быстро пошел.

Пошел в то самое двухэтажное деревянное здание в начале проспекта Мира (бывш. Сталина), где теперь какой-то билдинг, сверкающий сталью, бетоном и стеклом. Злобно встретил меня директор ПТУ и сразу же стал орать, что у него «пятилетний сын лучше рисует», а натюрморт – это когда «на яблоке капельки росы видно». На мой просветительский рассказ о путях и достижениях современной живописи он реагировал презрительно и сказал, что если «говны накалякали, так не хер лапшу на уши вешать, ПИКАССЫ ТУТ НЕ ПРИ ЧЕМ», после чего мне удалось уговорить его пойти в мастерскую Поздеева «хотя бы из любопытства».

Этот моложавый коммунист был простой сибирский мужик, но только директор профтехучилища. И Поздеев был простой сибирский мужик, но только художник. Один мужик вдруг увлекся неизвестно почему, стал показывать другому мужику всякие КАРТИНЫ, десятки картин, и объяснять, что вообще всякие картины ЗНАЧАТ. Второй мужик вдруг затосковал, явно озадаченный наглядными сведениями о том, что земное бытие вовсе не ограничивается советской властью, а потом тоже увлекся.

– Ладно, – хмуро сказал он мне, когда мы вышли на улицу. – Заплатим, не обеднеем. Человек хороший, жалко человека.

« Себя жалей», – чуть было не брякнул я.

– Хотя… Хотя это, конечно же, называется ФОРМАЛИЗМ, – вдруг вспомнил он, чему учили.

– То – говны, то – формализм, выбрал бы уж что-нибудь одно, – наконец-то обозлился и я.

– Не… – Он вдруг даже (верьте мне, люди!) неожиданно робко и смущенно улыбнулся. – Это не говны, это – другое. Тут все ДЕЙСТВИТЕЛЬНО, мужик действительно старался, и я заплачу, но это формализм, и я это у себя такое никогда не повешу, чтобы люди надо мной смеялись и если какая инспекция…

– Так подари их тогда мне, – якобы шутливо сказал я.

– А вот этого ты не видел? – Он, конечно же, сделал неприличный жест, и на этом я обрываю наш содержательный диалог, а то, как видите, меня что-то на сочинительство потянуло. К примеру, написать, что меня кто-то окликнул на шведском острове Готланд, где я это пишу, и то был он, конечно же он, загорелый, с проседью, сигарой и длинноногой секретаршей-мяукой директор, но не простой, а Генеральный, и не ПТУ, а того самого билдинга, что залудили «новораши» в моем родном городе во славу дикого капитализма и «неокрепшей демократии». И, доверительно наклонившись ко мне после мартини и абсента, Виктор Степанович сказал мне: «А догадайтесь-ка, уважаемый, где теперь те самые «Цветы и фрукты»?

Но, во-первых, я на Готланде пока еще не видел ни одного русского, кроме себя, а во-вторых, я спешу скорей закончить свое правдивое, СОЦРЕАЛИСТИЧЕСКОЕ повествование, потому что колокол церковный лютеранского храма напротив пробил сначала двенадцать, а потом раз, а потом два, а потом три, и темнота чуть порозовела там, где море смыкается с небом, а утром будут парить чайки и поплывут вдоль кромки горизонта белые корабли неведомого флота… А затем и вовсе осветились старинные дома той чистой богатой земли, где двести лет не было войны и советской власти, каким-то Божьим неземным ласковым светом осветились. Без тени был тот свет.