Мастер и Маргарита- Посев 1969, 1977

Выведя арестованного из-под колонн в сад, Крысо­бой вынул из рук легионера, стоявшего у подножия бронзовой статуи, бич и, несильно размахнувшись, уда­рил арестованного по плечам. Движение кентуриона было небрежно и легко, но связанный мгновенно рух­нул наземь, как будто ему подрубили ноги, захлебнулся воздухом, краска сбежала с его лица и глаза обессмы­слились.

Марк одною левою рукой, легко, как пустой мешок, вздернул на воздух упавшего, поставил его на ноги и заговорил гнусаво, плохо выговаривая арамейские сло­ва:

Римского прокуратора называть игемон. Других слов не говорить. Смирно стоять. Ты понял меня или ударить тебя?

Арестованный пошатнулся, но совладал с собою, краска вернулась, он перевел дыхание и ответил хрип­ло:

Я понял тебя. Не бей меня.

Через минуту он вновь стоял перед прокуратором.

Прозвучал тусклый, больной голос:

Имя?

Мое? — торопливо отозвался арестованный, всем существом выражая готовность отвечать толково, не вызывать более гнева.

Прокуратор сказал негромко:

Мое мне известно. Не притворяйся более глу­пым, чем ты есть. Твое.

Иешуа, — поспешно ответил арестант.

Прозвище есть?

Га-Ноцри.

Откуда ты родом?

Из города Гамалы, — ответил арестант, головой показывая, что там, где-то далеко, направо от него, на севере, есть город Гамала.

Кто ты по крови?

Я точно не знаю, — живо ответил арестован­ный. — Я не помню моих родителей. Мне говорили, что мой отец был сириец...

Где ты живешь постоянно?

У меня нет постоянного жилища, — застенчиво ответил арестант, — я путешествую из города в город.

Это можно выразить короче, одним словом — бродяга, — сказал прокуратор и спросил: — Родные есть?

Нет никого. Я один в мире.

Знаешь ли грамоту?

Да.

Знаешь ли какой-либо язык, кроме арамей­ского?

Знаю. Греческий.

Вспухшее веко приподнялось, подернутый дымкой страдания глаз уставился на арестованного. Другой глаз остался закрытым.

Пилат заговорил по-гречески:

Так это ты собирался разрушить здание храма и призывал к этому народ?

Тут арестант опять оживился, глаза его перестали выражать испуг, и он заговорил по-гречески:

Я, доб... — тут ужас мелькнул в глазах аре­станта оттого, что он едва не оговорился, — я, игемон, никогда в жизни не собирался разрушать здание хра­ма и никого не подговаривал на это бессмысленное действие.

Удивление выразилось на лице секретаря, сгор­бившегося над низеньким столом и записывавшего по­казания. Он поднял голову, но тотчас же опять скло­нил ее к пергаменту.

Множество разных людей стекается в этот го­род к празднику. Бывают среди них маги, астрологи, предсказатели и убийцы, — говорил монотонно проку­ратор, — а попадаются и лгуны. Ты, например, лгун. Записано ясно: подговаривал разрушить храм. Так свидетельствуют люди.

Эти добрые люди, — заговорил арестант и, то­ропливо прибавив: — игемон... — продолжал: — ...ни­чему не учились и все перепутали, что я говорил. Я вообще начинаю опасаться, что путаница эта будет продолжаться очень долгое время. И все из-за того, что он неверно записывает за мной.

Наступило молчание. Теперь уже оба больные гла­за тяжело глядели на арестанта.

Повторяю тебе, но в последний раз, перестань притворяться сумасшедшим, разбойник, — произнес Пилат мягко и монотонно, — за тобою записано нем­ного, но записанного достаточно, чтобы тебя повесить.

Нет, нет, игемон, — весь напрягаясь в желании убедить, говорил арестованный, — ходит, ходит один с козлиным пергаментом и непрерывно пишет. Но я однажды заглянул в этот пергамент и ужаснулся. Ре­шительно ничего из того, что там записано, я не гово­рил. Я его умолял: сожги ты, прошу тебя, свой перга­мент! Но он вырвал его у меня из рук и убежал.

Кто такой? — брезгливо спросил Пилат и тро­нул висок рукой.

Левий Матвей, — охотно объяснил арестант, — он был сборщиком податей, и я с ним встретился впер­вые на дороге в Виффагии, там, где углом выходит фиговый сад, и разговорился с ним. Первоначально он отнесся ко мне неприязненно и даже оскорблял меня, то есть думал, что оскорбляет, называя меня собакой.

— Тут арестант усмехнулся: — Я лично не вижу ни­чего дурного в этом звере, чтобы обижаться на это слово...

Секретарь перестал записывать и исподтишка бросил удивленный взгляд, но не на арестованного, а на прокуратора.

...Однако, послушав меня, он стал смягчаться, — продолжал Иешуа, — наконец бросил деньги на до­рогу и сказал, что пойдет со мйою путешествовать...

Пилат усмехнулся одной щекой, оскалив желтые зубы, и промолвил, повернувшись всем туловищем к секретарю:

О, город Ершалаим! Чего только не услышишь в нем! Сборщик податей, вы слышите, бросил деньги на дорогу!

Не зная, как ответить на это, секретарь счел нуж­ным повторить улыбку Пилата.

А он сказал, что деньги ему отныне стали не­навистны, — объяснил Иешуа странные действия Jle- вия Матвея и добавил: — И с тех пор он стал моим спутником.