Мастер и Маргарита- Посев 1969, 1977

Берлиоз говорил, а сам в это время думал: «Но все- таки кто же он такой? И почему он так хорошо говорит по-русски?»

Взять бы этого Канта да за такие доказательст­ва года на три в Соловки! — совершенно неожиданно бухнул Иван Николаевич.

Иван! — сконфузившись, шепнул Берлиоз.

Но предложение отправить Канта в Соловки не только не поразило иностранца, но даже привело в восторг.

Именно, именно, — закричал он, и левый зеле­ный глаз его, обращенный к Берлиозу, засверкал. — Ему там самое место! Ведь говорил я ему тогда за зав­траком: «Вы, профессор, воля ваша, что-то нескладное придумали. Оно, может, и умно, но больно непонятно. Над вами потешаться будут».

Берлиоз выпучил глаза. «За завтраком... Канту?!.. Что это он плетет?» — подумал он.

Но, — продолжал иноземец, не смущаясь изум­лением Берлиоза и обращаясь к поэту, — отправить его в Соловки невозможно по той причине, что он уже с лишком сто лет пребывает в местах, значительно более отдаленных, чем Соловки, и извлечь его оттуда никоим образом нельзя, уверяю вас.

А жаль! — отозвался задира-поэт.

И мне жаль, — подтвердил неизвестный, свер­кая глазом, и продолжал: — Но вот какой вопрос меня беспокоит: ежели Бога нет, то, спрашивается, кто же управляет жизнью человеческой и всем вообще распо­рядком на земле?

Сам человек и управляет, — поспешил сердито ответить Бездомный на этот, признаться, не очень яс­ный вопрос.

Виноват, — мягко отозвался неизвестный, — для того, чтобы управлять, нужно как-никак иметь точ­ный план на некоторый, хоть сколько-нибудь прилич­ный срок. Позвольте же вас спросить, как же может управлять человек, если он не только лишен возмож­ности составить какой-нибудь план хотя бы на смехот­ворно короткий срок, ну, лет, скажем, в тысячу, но не может ручаться даже за свой собственный завтрашний день?

— Ив самом деле, — тут неизвестный повернулся к Берлиозу, — вообразите, что вы, например, начнете управлять, распоряжаться и другими и собою, вообще, так сказать, входить во вкус, и вдруг у вас... кхе... кхе... саркома легкого... — Тут иностранец сладко усмехнул­ся, как будто мысль о саркоме легкого доставила ему удовольствие, — да, саркома... — жмурясь, как кот, повторил он звучное слово, — и вот ваше управление закончилось!

Ничья судьба, кроме своей собственной, вас более не интересует. Родные вам начинают лгать. Вы, чуя не­ладное, бросаетесь к ученым врачам, затем к шарлата­нам, а бывает, и к гадалкам. Как первое и второе, так и третье —^ совершенно бессмысленно, вы сами понима­ете. И все это кончается трагически: тот, кто еще недав­но полагал, что он чем-то управляет, оказывается вдруг лежащим неподвижно в деревянном ящике, и окружаю­щие, понимая, что толку от лежащего нет более ника­кого, сжигают его в печи.

А бывает и еще хуже: только что человек соберется съездить в Кисловодск, — тут иностранец прищурился на Берлиоза, — пустяковое, казалось бы, дело, но и этого совершить не может, так как неизвестно почему вдруг возьмет поскользнется и попадет под трамвай! Неужели вы скажете, что это он сам собою управил так? Не правильнее ли думать, что управился с ним кто-то совсем другой? — И здесь незнакомец рассмеял­ся странным смешком.

Берлиоз с великим вниманием слушал неприятный рассказ про саркому и трамвай, и какие-то тревожные мысли начали мучить его. «Он не иностранец... он не иностранец... — думал он, — он престранный субъект... но позвольте, кто же он такой?..»

Вы хотите курить, как я вижу? — неожиданно обратился к Бездомному неизвестный. — Вы какие предпочитаете?

А у вас разные, что ли, есть? — мрачно спросил поэт, у которого папиросы кончились.

Какие предпочитаете? — повторил неизвестный.

Ну, «Нашу марку», — злобно ответил Бездом­ный.

Незнакомец немедленно вытащил из кармана порт­сигар и предложил его Бездомному.

«Наша марка»...

И редактора и поэта не столько поразило то, что на­шлась в портсигаре именно «Наша марка», сколько сам портсигар. Он был громадных размеров, червонного зо­лота, и на крышке его при открывании сверкнул синим и белым огнем брильянтовый треугольник.

Тут литераторы подумали разное: Берлиоз — «Нет, иностранец!», а Бездомный — «Вот черт его возьми, а!..»

Поэт и владелец портсигара закурили, а некурящий Берлиоз отказался.

«Надо будет ему возразить так, — решил Берлиоз, — да, человек смертен, никто против этого и не спорит. Но дело в том, что...»

Однако он не успел выговорить этих слов, как заговорил иностранец:

Да, человек смертен, но это было бы еще пол­беды. Плохо то, что он иногда внезапно смертен, вот в чем фокус! И вообще не может сказать, что он будет де­лать в сегодняшний вечер.

«Какая-то нелепая постановка вопроса...» — по­мыслил Берлиоз и возразил:

Ну, здесь уж есть преувеличение. Сегодняшний вечер мне известен более или менее точно. Само собою разумеется, что если на Бронной мне свалится на голо­ву кирпич...

Кирпич ни с того ни с сего, — внушительно пе­ребил неизвестный, — никому и никогда на голову не свалится. В частности же, уверяю вас, вам он ни в ка­ком случае не угрожает. Вы умрете другой смертью.