— Возьмите левую руку и пощупайте пульс, — сказал мистер Генри.
— Она вся в крови, — ответил я.
— Взгляните, пожалуйста, внутренняя сторона руки порезана или нет? — спросил он.
— Порезана, — ответил я.
— Ну, да, я так и знал, стало быть, я не ошибся, что он схватил мою саблю рукой, — сказал он и отвернулся.
Я расстегнул платье мастера Баллантрэ и приложил ухо к его сердцу.
Оно не билось, не слышно было ни малейшего биения.
— Да простит вас Бог, мистер Генри, но вы убили вашего брата, он умер, — сказал я.
— Умер? — повторил он в изумлении, каким-то недоверчивым тоном, затем громко закричал: — Умер? Не может быть!
И с этими словами он швырнул на землю окровавленную саблю.
— Что нам делать? — сказал я. — Не волнуйтесь, пожалуйста. Не выходите из себя и скажите лучше, как нам теперь быть?
Он повернулся ко мне и, взглянув на меня разрывающим душу взглядом, сказал:
— О, Маккеллар!
Затем он закрыл лицо руками. Я дернул его за рукав и сказал:
— Ради Бога, будьте храбрее! Успокойтесь. Подумайте лучше, что нам делать теперь.
Он взглянул на меня каким-то тупым взглядом и спросил:
— Что делать? — Затем взор его упал на лежавшего на земле брата. — О! — воскликнул он, приложил руку ко лбу, как будто он старался что-нибудь припомнить, и, повернувшись, бросился бежать прямо в дом.
Я стоял с минуту в нерешимости, затем, решив, что моя обязанность заботиться теперь о живом, а никак не о мертвом, я оставил тело лежать, где оно лежало, и свечи гореть, где они горели, бросился бежать в дом искать мистера Генри. Но в то время, как я бежал по саду и как я искал его, я мысленно все время видел перед собой несчастного убийцу с искаженным от ужаса лицом.
Я прошел в дом и отправился прямо в зал, надеясь там его найти. Он действительно стоял посреди зала и, закрыв лицо руками, заметно дрожал.
— Мистер Генри, — сказал я, — мистер Генри, так нельзя, вы губите и себя, и всех.
— Что я сделал, что я сделал! — закричал он, глядя на меня таким взглядом, который навсегда остался у меня в памяти. — Кто сообщит об этом старику-отцу?
Голос, которым он выговорил эти слова, затронул мою душу; у меня положительно сердце разрывалось на части, глядя на моего несчастного мистера Генри, но терять время на излияния чувств мы не могли, и поэтому я налил стакан крепкого вина и дал ему выпить.
— Выпейте, выпейте весь стакан, — сказал я.
Я подал ему стакан, и он, как послушный ребенок, исполнил то, что я от него требовал. Так как и я чувствовал себя совершенно убитым и, кроме того, чувствовал, что я прозяб, то я также последовал его примеру и выпил стакан.
— Надо сообщить отцу об этом, Маккеллар, надо непременно сообщить ему об этом, — сказал мистер Генри.
И с этими словами он бросился в кресло, в котором обыкновенно сидел его отец, и без слез зарыдал.
Я положительно терялся и не знал, что мне делать. На мистера Генри, по-видимому, нечего было рассчитывать, он был в таком отчаянии, что ни на что не решался.
— Ну, хорошо, — сказал я, — посидите здесь, а я все устрою.
Взяв в руку свечку, я отправился бродить по темным комнатам дома. В доме было совершенно тихо, очевидно, никто не слышал и не видел, что произошло. Теперь моя задача была следующая: сообщить жене и отцу мистера Генри о несчастном событии, но таким образом, чтобы никто, кроме них, не узнал о нем. Раздумывать о том, что прилично, а что неприлично, я не мог, так как дело у меня было слишком серьезное, и поэтому я без всякой церемонии отворил дверь спальни миссис Генри и вошел к ней.
— Что случилось? Верно, что-нибудь ужасное? — воскликнула она, садясь в постели.
— Сударыня, — сказал я, — я выйду в коридор, пока вы оденетесь, а затем прошу вас тотчас принять меня у себя в комнате. Мне необходимо сообщить вам о весьма серьезном деле.
Она не мучила меня бесполезными вопросами, а быстро оделась, и раньше, чем я успел обдумать, как мне начать с ней разговор, она уже стояла на пороге двери и приглашала меня войти к ней.
— Сударыня, — сказал я, — я пришел к вам, чтобы сообщить вам, что случилось весьма неприятное, да, крайне неприятное происшествие, и если у вас не хватит храбрости выслушать меня, то скажите мне это прямо. Но я должен только предупредить вас, что если вы мне не поможете, то я положительно не знаю, к кому мне обратиться, знаю только, что тогда последует еще другое несчастье.
— Нет, нет, у меня хватит храбрости, — сказала она, глядя на меня и грустно улыбаясь, и хотя выражение ее лица было печальное, оно было отнюдь не растерянное.
— Произошла дуэль, — сказал я.
— Дуэль? — повторила она. — Между кем? Между Генри и…
— И мастером Баллантрэ, — сказал я. — Вражда между ними с каждым днем все усиливалась и усиливалась, происходили такие гадкие сцены, о которых вы не имеете ни малейшего понятия, и, наконец, сегодня ночью, когда он осмелился говорить о вас с презрением…
— Позвольте, позвольте, — сказала она, — вы говорите «он». Кто такой «он»?
— О, сударыня, и вы спрашиваете меня еще, кто! Нет, я вижу, что я напрасно пришел к вам, вы не поможете мне. Мне не стоило и тревожить вас.