Маска времени

Старуха на перроне показала им кратчайший путь через лес, а сейчас они оказались на другой дороге. Покидая мемориал, они заметили самодельные доски с надписями на латышском языке, прикрепленные к колючей проволоке. Смысл слов не был понятен Анне, но изображение свастики все объясняло.

— Не могу в это поверить, — сказала она в ужасе, поворачиваясь к Филиппу. И он как-то странно смотрел на все эти самодельные вывески. Горькая ирония сквозила в его улыбке.

— Ну и ну, — только и произнес он еле слышно.

Анна переводила в недоумении взгляд от одной вывески к другой, рассматривая все эти черепа и скрещенные кости.

Увиденное поразило ее даже больше, чем то, что хранилось в витринах музея. То, что должно было остаться навсегда в прошлом, вдруг ожило.

— Мне просто трудно поверить. Кто способен был сделать это? Кто?

— Обычные, с виду нормальные люди.

— Бешеные псы, ты хочешь сказать. Неужели те, кто написал это, заходили внутрь музея?

— Конечно. Они заходили туда, чтобы посмеяться.

— Уведи меня отсюда, Филипп, я хочу домой.

Когда они добрались до отеля, Филипп заставил ее съесть ленч и выпить два стакана чаю. В Милан они должны были улететь на следующий день, поэтому Филипп проводил Анну в номер и уложил в постель. Она легла не раздеваясь, чувствуя, что голова идет кругом. Безымянные могилы.

Фотографии эсэсовцев — злые лица и дубовые листья на лацканах.

Глаза. Полные отчаяния глаза заключенного, которые смотрят через плечо прямо на Анну.

Самодельные надписи на латышском языке, украшенные свастикой.

Сон подкрался незаметно: Анне просто показалось, будто она сорвалась с утеса и упала в темную бездну.

Разбудили ее обычные городские звуки: звон трамваев, гудки автомобилей, шум дождя. Пробуждение не избавило Анну от кошмаров: тени прошлого по-прежнему владели ее мыслями.

Она поняла, что наступил вечер. Дотянувшись до выключателя, зажгла лампу на тумбочке у постели. Она была одна в комнате. Филипп оставил записку на ночном столике. Анна сразу же узнала его четкий почерк: «Ушел прогуляться. Вернусь в 19.00». Анна взглянула на часы. Уже 18.45. Она встала и отдернула занавески. Падал снег, все мостовые были мокрыми, и свет окон отражался в них. Трамвай, казалось, плыл, а не шел по рельсам. Где же, интересно, он прогуливается?

Раздевшись, Анна приняла душ. Когда минут через десять она вытиралась махровым полотенцем — одно из проявлений местной роскоши, — услышала, что Филипп входит в комнату.

Его плащ, джинсы и зимние сапоги промокли насквозь, будто он прошел не одну милю под дождем. С темных волос Филиппа стекала вода. Выглядел он очень усталым.

— И где это ты пропадал? — спросила Анна, целуя любимого.

— Просто прогуливался.

— По такой-то погоде?

— Хотелось проветрить мозги.

— Ты с ума сошел. Пойдем, — произнесла она твердо, расстегивая его куртку. — Горячей воды хватает. Тебе надо быстрей согреться, пока не схватил простуду.

Анна сама раздела Филиппа, чувствуя, как промерзло его тело. Пока он стоял под душем, Анна позвонила вниз и заказала кофе с булочкой.

Кофе принесли, когда Филипп выходил из ванной. От раскрасневшегося тела шел пар. Анна с жадностью разглядывала его мускулистое тело, повторяя про себя, что это самый красивый мужчина в ее жизни.

Завернувшись в халат, Филипп взял чашку кофе и сел рядом с Анной на диван. Она прижалась к Филиппу и коснулась рукой его груди.

— Наконец-то ты согрелся. Ты сошел с ума — бродить по городу в такую погоду.

— Ты говоришь со мной, как жена, — устало улыбнулся Филипп в ответ.

— Разве это плохо? Я не переставая думаю о Варге и об этих надписях.

— Неужели какие-то надписи могут удивить тебя после всех ужасов фашизма?

— Но, Филипп, те, кто написал эти мерзости, издеваются и над еврейскими могилами, не говоря уже о синагогах.

— Даже теперь?! — произнес он скептически. Анна взглянула на него.

— Ты что, не знаешь, что творится сейчас в Европе?

— Ты имеешь в виду хулиганов-тинэйджеров? Знаю, конечно.

— Нет. Я имею в виду нечто посерьезнее, чем просто хулиганство подростков. Я говорю о новой, самой большой волне неонацизма с 1930 года.

— Это несколько тысяч дураков, одетых в фашистскую форму.

— Нет, это миллионы, которые думают, будто Адольф Гитлер был не таким уж плохим парнем. Включая и политиков, стремящихся попасть в парламент и мелькающих на телеэкранах.

— Ты серьезно?

— Конечно. Почти в любой европейской стране есть ультраправая партия, и она пользуется уважением среди населения. Каждый день в эти партии записываются все новые и новые члены.

— Но что заставляет людей становиться фашистами?

— Думаю, вакуум. Коммунизм как система умер и оставил после себя политический вакуум. Он и притягивает всевозможных экстремистов. Распад советской империи — самое большое политическое событие со времен распада Австро-Венгерской империи в начале века, что явилось причиной мировой войны.

— Но европейское сообщество не допустит новую бойню.