Маша

А по де­рев­не ро­пот: "Мы весь век свой на бар­щи­не; уж на­ши кос­точ­ки бо­лят, у нас де­ти ка­ле­чат­ся, - не­ко­му при­глядеть - и ста­рый и ма­лый на ра­бо­те, а вот Марья до­ма не­­жит­ся - что ж муд­ре­но­го, что кра­ше ее на де­рев­не не­ту! Бе­ло­руч­ки-то всег­да при­го­жи!" (А Ма­ша хоть тос­ко­ва­ла, а све­жая и пыш­ная та­кая бы­ла.) И кри­чат: "Что это за бо­лезнь та­кая, что не су­шит, а кра­сит?" И до ба­ры­ни этот ро­пот до­шел.

Есть ведь та­кие лю­ди на све­те, что как только им жут­ко при­хо­дит­ся, они и дру­го­го под бе­ду но­ро­вят: слов­но им от чу­жо­го го­ря лег­че ста­нет.

Барыня опять вски­ну­лась на Ма­шу, пос­ла­ла за нею: "Явись сей­час!" - "Не мо­гу, - го­во­рит Ма­ша, - я больна!" Ве­лела Ма­шу си­лою вес­ти. По­ве­ли ее. Ба­ры­ня ее встре­ча­ет, - бра­нит, ко­рит, са­ма ей серп в ру­ки да­ет да гла­за­ми на нее свер­ка­ет: "Выж­ни мне тра­ву в цвет­ни­ке! - и ста­ла над нею. - Жни!" Ма­ша как взмах­ну­ла сер­пом, пря­мо се­бе по ру­ке уго­­ди­ла; кровь брыз­ну­ла, ба­ры­ня вскрик­ну­ла, ис­пу­га­лась: "Ве­ди­те ее, ве­ди­те до­мой ско­рей! На­те пла­то­чек - ру­ку пе­ре­вя­жи­те!".

Привели Ма­шу - гос­по­ди, сум­рач­ная ка­кая! Сор­ва­ла с ру­ки барс­кий пла­то­чек и да­ле­ко от се­бя отб­ро­си­ла.

- Маша! - го­во­рит ей Фе­дя. - Не след те­бе ба­ры­ню так гне­­вить… Ес­ли б это тру­щовс­кая, ведь дав­но со све­та сжи­ла бы!

Маша ни­че­го на брат­ни­ны сло­ва, только у ней яр­че гла­за блес­тят.

- Сердита на те­бя, - уго­ва­ри­ва­ет все Фе­дя, - а пла­то­чек свой да­ла, при­моч­ку сей­час прис­ла­ла - по­жа­ле­ла те­бя…

- Да, - про­мол­ви­ла Ма­ша, - по­жа­ле­ла! Они, Фе­дя, гос­по­да-то твои доб­рые, что и го­во­рить, - они в го­лов­ку це­лу­ют да моз­жок дос­та­ют!

Вздрогнули мы, ус­лы­хав­ши сло­ва та­кие.

Х

Вижу я, Фе­дя се­бе за­тос­ко­вал креп­ко: где лас­ко­вость пре­ж­няя, доб­ро­ду­шие ве­се­лое! Хо­дит уг­рю­мый: все ему не по нра­ву, все не по нем; от ра­бо­ты от­бил­ся.

- Что, Фе­дя? Что, го­луб­чик? - спра­ши­ваю.

- Да что, те­туш­ка, тос­ка ме­ня одо­ле­ва­ет; прос­то свет бе­лый не мил!

- Чего тос­ку­ешь-то, Фе­дя? Те­бе ли тос­ко­вать? Ты ли не мо­лод, не при­гож?

- Правду, те­туш­ка, Ма­ша го­во­рит: го­ре­мыч­ное на­ше житье!

- Что ж, Фе­дя, сле­за­ми мо­ря не на­пол­нить!

- Да и слез-то не уй­мешь, - от­ве­тил.

Думала я, ду­ма­ла, чем бы го­рю по­мочь, да и на­ду­ма­ла.

- Федя, - го­во­рю, - по­ра те­бе же­ниться, дав­но по­ра, дру­жо­чек. Ко­ли те­бе свои де­вуш­ки не по серд­цу, по­ехал бы ты на Дер­нов­ку, пог­ля­дел - там не­вес­ты слав­ные!

- Дерновские все вольные, - отоз­ва­лась Ма­ша.

- Что ж, что вольные? - го­во­рю, - Раз­ве вольные не выхо­дят за барс­ких? Лишь бы только им же­них наш приглянулс­я.

- Если б я вольная бы­ла, - за­го­во­ри­ла Ма­ша, а са­ма так и зад­ро­жа­ла, - я б, - го­во­рит, - луч­ше на пла­ху го­ло­вою!..

- Уж очень ты барс­ких-то оби­жа­ешь, Ма­ша! - про­го­во­рил Фе­дя и в ли­це из­ме­нил­ся. - Они то­же ведь лю­ди бо­жий, только что бес­счаст­ные!

Да и вы­шел с тем сло­вом.

- Маша, - го­во­рю, - ди­тят­ко, что ты ему все в уши жуж­жишь, - за­пе­ча­ли­ла ты его…

- Есть у Фе­ди свои гла­за, свои уши, те­туш­ка; сам он свою бе­ду уз­на­ет. А ты-то, те­туш­ка, буд­то не пла­чешься на свою судьбу? Слад­ко те­бе жи­вет­ся, что ли?

- Эх, ди­тят­ко! Поп­ла­ка­ла, по­го­ре­ва­ла я на сво­ем ве­ку - бу­дет с ме­ня! Я уж ни за чем не го­нюсь, ста­ра уж я, немощ­на - мне б только уго­лок теп­лый да хле­ба ку­сок, - и до­во­льна я! Не сок­ру­шай­ся, - го­во­рю, - моя же­лан­ная, что по­собишь-то? Раз­ве что ве­ку сво­его не до­жи­вешь!

- Да хоть и ум­ру, - про­мол­ви­ла. - Что тут-то мне, на све­те-то?

Тоскливо так пог­ля­де­ла и ру­ки за­ло­ми­ла.

Поди, сго­во­ри с нею! Ты ее раз­ве­се­лить хо­чешь, а она те­бя ско­рей за­пе­ча­лит.

XI

А Фе­дя все сум­рач­ней да уг­рю­мей, а Ма­ша точ­но и вза­правду на­ча­ла прих­ва­ры­вать, - на гла­зах у ме­ня та­ет; слег­ла. Один раз я си­жу под­ле нее - она за­ду­ма­лась креп­ко, - вдруг вхо­дит Фе­дя бод­ро так, ве­се­ло: "Здравст­вуй­те!" - го­ворит. Я-то об­ра­до­ва­лась: "Здравст­вуй, здравст­вуй, голуб­чик!" Ма­ша только взгля­ну­ла - че­го, мол, ве­селье та­кое?

- Маша! - го­во­рит Фе­дя. - Ты уми­рать со­би­ра­лась, мо­ло­да еще, вид­но, ты уми­рать-то!

Сам пос­ме­ива­ет­ся. Ма­ша мол­чит.

- Да ты оч­нись, сест­ри­ца, да прис­лу­шай­ся! Я те­бе весточ­ку при­нес.

- Бог с то­бой и с вес­точ­кой! - от­ве­ти­ла. - Ты се­бе весе­лись, Фе­дя, а мне по­кой дай.

- Какая вес­точ­ка, Фе­дя, ска­жи мне? - спра­ши­ваю.