Маша

Пока мы ог­ля­де­лись, по­ка за­ку­пи­ли, во­ро­ти­лись до­мой позд­ним ве­че­ром; в из­бу вош­ли - Ма­ша не встре­ча­ет. Ок­ли­ка­ем ее - ти­хо, не­ту. По­дож­да­ли - все не­ту. По­шел Фе­дя к со­се­дям, спро­сил. А со­се­ди рас­ска­зы­ва­ют: "Ма­ша ва­ша все си­де­ла под­ле сво­ей из­бы на за­ва­лин­ке, с на­ши­ми ребя­ти­шками иг­ра­ла; а тут ба­ры­ня про­хо­ди­ла де­рев­ней, оста­но­вилась, пос­мот­ре­ла и спра­ши­ва­ет у ва­шей Ма­ши: "Что это ты так рас­шу­ме­лась? (А они тог­да в кор­шу­ны иг­рали). Свою ба­ры­ню зна­ешь? Чья ты?" Ма­ша оро­бе­ла, что ли, не от­ве­ти­ла, а ба­ры­ня-то ее выб­ра­ни­ла: "Ду­ра рас­тешь, не уме­ешь го­во­рить!" Ма­ша так и сго­ре­ла вся, и зап­ла­ка­ла, а ба­ры­не жал­ко, вер­но, ста­ло: "По­ди сю­да, ду­роч­ка, по­ди ко мне! - го­во­рит. - Что смот­ришь ис­под­лобья, по­ди покло­нись ба­ры­не!" Да ви­дит, что Ма­ша не идет: "Подвед­ите ее ко мне!"-при­ка­зы­ва­ет ре­бя­тиш­кам. Ма­ша как бро­сится бе­жать, и не дог­на­ли. Пос­ле мы ее и не ви­да­ли, не вы­хо­ди­ла на ули­цу. А ба­ры­ня ста­рос­те го­во­ри­ла: "Что ты та­ких дев­чонок не по­сы­ла­ешь хоть в са­ду до­рож­ки чи­стить? Ты по­сы­лай!" При­шел Фе­дя, рас­ска­зал мне; дрогнул­о у ме­ня се­р­д­це. "Где же это Ма­ша де­лась?" - ду­маю. А Фе­дя сам не свой: креп­ко он сест­рен­ку лю­бил. Жда­ли мы, жда­ли, думал­идумали да и пош­ли ее ис­кать, всю де­ревню обош­ли, ок­ли­ка­ем ее по­ти­хоньку - нет как нет! Идем уж до­мой ого­родами со­седс­ки­ми, ко­ноп­ля­ни­ка­ми. Вдруг как бро­сит­ся к нам Ма­ша…

Схватили мы ее на ру­ки, по­це­ло­ва­ли креп­ко: сла­ва бо­гу, жи­ва, наш­лась!

III

- Пойдем до­мой, Ма­ша! - го­во­рю, не по­ми­наю ей, что она нап­ро­ка­зи­ла, ви­жу - де­воч­ка пе­ре­пу­га­на.

- Дай я те­бя на ру­ках до­не­су, Ма­ша! - го­во­рит Фе­дя, ра­достный та­кой.

Маша все об­ни­ма­ла нас, а тут ста­ла вы­ры­ваться.

- Пойдем до­мой. Ма­ша!

Упирается: "Не пой­ду".

Мы ее уго­ва­ри­вать. "Не пой­ду, не пой­ду… ме­ня ба­ры­ня возьмет!.." Да да­вай при­жи­маться ко мне, про­ситься: "Не от­да­вай­те ме­ня ей! Спрячьте ме­ня!" - Не бой­ся, роднень­кая, не бой­ся! Это те­бя пост­ра­ща­ли только.

Кое-как уго­во­ри­ла ее, при­ве­ла до­мой, ус­по­ко­ила да то­гда уж и го­во­рю ей:

- Маша, че­го ты ба­ры­не-то не от­ве­ти­ла? Не­хо­ро­шо, ди­тя­тко!

Так она и вспых­ну­ла вся.

- Не ма­ленькая ты, Ма­ша, - все уве­щаю, - зна­ешь, чай, что ба­ры­не по­ко­риться на­до; хоть она и су­ро­во при­ка­жет - слу­шаться на­до.

- А ес­ли не пос­лу­ша­ешься? - про­мол­ви­ла Ма­ша.

- Тогда го­ря не обе­решься, го­луб­чик, - го­во­рю. - Лю­бо раз­ве ка­ру-то при­ни­мать?

А Фе­дя да­же сму­тил­ся, смот­рит на сест­ру во все гла­за.

- Убежать мож­но, - го­во­рит Ма­ша, - убе­жать да­ле­ко… Вот трос­тянс­кие ле­тось бе­жа­ли.

- Ну, и пой­ма­ли их, Ма­ша… а ко­то­рые на до­ро­ге по­мер­ли!

- А пой­ман­ных-то в ост­рог по­са­ди­ли, рас­пи­на­ли всяче­с­ки, - го­во­рит Фе­дя.

- Натерпелись они и сты­да и го­ря, ди­тят­ко!

Я го­во­рю, а Ма­ша все свое:

- Да че­го за ба­ры­ню все так сто­ят?

- Она ба­ры­ня, - тол­ку­ем ей, - ей пра­ва да­ны; у ней каз­на есть… так уж ве­дет­ся…

- Вот что! - ска­за­ла де­воч­ка. - А за нас-то кто ж сто­ит?

Мы с Фе­дей пе­рег­ля­ну­лись: что это на нее наш­ло?

- Неразумная ты го­лов­ка, ди­тят­ко! - го­во­рю.

- Да кто ж за нас? - твер­дит.

- Сами мы за се­бя, да бог за нас! - от­ве­чаю ей.

IV

С той по­ры только и ре­чи у Ма­ши, что про ба­ры­ню. "И кто ей от­дал нас? И как? И за­чем? И ког­да? Ба­ры­ня од­на, - го­во­рит, - а нас-то сколько? Пош­ли б се­бе от нее ку­да захо­тели, что она сде­ла­ет?" От­ку­да у ней та­кие мыс­ли бра­лись, что в по­ру только ста­ро­му че­ло­ве­ку по­ду­мать! Отгон­ишь ее: "Пол­но те­бе. Ма­ша, мо­лоть!" Она се­бе ся­дет, задумается,­ да иной раз, под­пер­шись руч­кой, так долго­долго си­дит, ду­ма­ет…

Вдруг од­ним ут­ром к нам ста­рос­та на двор. Ма­ша завидел­а его, по­бе­ле­ла и от­бе­жа­ла в уго­лок. Во­шел и кли­чет Ма­шу на ра­бо­ту. "Иди, - го­во­рит, - на бар­щи­ну, крас­ная де­вушка!" Шут­кою хо­тел раз­ве­се­лить нас, что ли, - доб­рый был че­ло­век по­кой­ник, - да ви­дит, что мы го­ло­вы повеси­ли­, - и сам вздох­нул.

- На ме­ня не пе­няй­те, - мол­вил, - я сам че­ло­век под­не­во­льный!

- Иди, Ма­ша, - го­во­рю.

А на Ма­ше ли­ца нет. Креп­ко уце­пи­лась за лав­ку ручонка­ми­.

- Не пой­ду, - шеп­чет, - не пой­ду!

Мы ее уго­ва­ри­вать, усо­ве­щи­вать: "Че­рез те­бя и нам до­станется!" - а у нее од­но сло­во от­вет­ное: "Не пой­ду!" Что с ней сде­ла­ешь? И жал­ко ее уко­рять-то: де­воч­ка сов­сем по­те­ря­лась. Мы от­го­во­ри­лись: больна Ма­ша.

Ведь до­ля-то на­ша та­кая, что по­рою по­не­во­ле слука­вишь! - Горькая до­ля, ска­жу вам!

Надеялась я, что лас­кою ее уб­ла­жу, и все ти­хонько угова­ривала. Не слу­ша­ет­ся де­воч­ка!