Мартин Иден

— Мне кажется, вы не вполне уловили мою мысль, — ласково сказал он. — Я вот что хотел сказать: если вы любите меня, то почему вы любите меня сейчас гораздо сильнее, чем тогда? Тогда ваша любовь была так слаба, что вы решились оттолкнуть меня.

— Забудьте и простите! — вырвалось у нее страстное восклицание. — Я не переставала любить вас, помните это. И теперь я здесь у вас в объятиях.

— Я боюсь, что уподобился расчетливому торговцу, который внимательно смотрит на весы. Мне хочется точно взвесить вашу любовь, чтобы узнать, что это за чувство.

Она отодвинулась от него, выпрямилась и посмотрела ему в глаза долгим, испытующим взглядом. Она хотела заговорить, но запнулась и, видимо, передумала.

— Видите ли, вот в каком виде все это представляется мне, — продолжал Мартин. — Когда я был уже всем тем, чем я и сейчас остался, я никому не был нужен, кроме людей из моей же среды. Когда все мои произведения были уже написаны и многие прочли их в рукописи, на эти произведения тоже никто не обращал внимания. В сущности, тот факт, что я их написал, даже вредил мне в глазах людей, словно я совершил нечто по меньшей мере предосудительное. «Поступайте на службу, работайте!» — твердили все.

Рут сделала движение, словно отрицала это.

— Да, да, — сказал он, — все, за исключением вас; вы говорили, что мне необходимо добиться положения в обществе! Откровенное выражение «работа», как и многое другое в моих произведениях, оскорбляло ваш слух. Оно звучало грубо. Но, уверяю вас, и меня оскорбляла грубость, с которой мне советовали «приняться за работу», словно какому-то ни на что не годному лентяю. Но вернемся к предмету нашего разговора. Появление в печати моих произведений и отношение публики к ним в корне изменили вашу любовь. Вы не хотели выйти замуж за какого-то Мартина Идена, несмотря на то что вся работа его была уже выполнена. Для этого ваша любовь была недостаточно сильна. Теперь же она оказалась более сильной, и вы согласны стать моей женой; понятно, я не могу не сделать вывод, что сила вашей любви зависит от моей славы и отношения ко мне публики. В данном случае я не упоминаю о деньгах, хотя уверен, что это обстоятельство повлияло на ваших родителей и заставило их переменить свое отношение ко мне. Конечно, все это не особенно лестно для меня. Но хуже всего то, что я усомнился в любви, в священном чувстве любви. Неужели любовь — такое грубое чувство, что нуждается в известности и восторге публики? По-видимому, да. Я столько сидел и думал над этим, что у меня голова пошла кругом.

— Бедная, милая голова! — Рут ласково провела рукой по его волосам. — Пусть она больше не идет кругом. Давайте начнем сначала. Я не переставала любить вас. Я знаю, я проявила слабость, послушав мать; я не должна была так поступать. Но вы всегда умели прощать человеческую слабость и ошибки! Сумейте же простить и меня. Это была моя ошибка. Простите меня!

— О, я прощаю вас, — нетерпеливо сказал он. — Легко прощать, когда в сущности-то и прощать нечего. Каждый поступает по своему разумению, большего ни от кого требовать нельзя, и я мог бы с таким же успехом просить у вас прощения за то, что не поступил на службу.

— Я вам добра желала, — убеждала она. — Вы знаете это. Я не могла любить вас и в то же время не желать вам добра.

— Это правда, но вы чуть не погубили меня этим вашим желанием мне добра. Да, да! — Она хотела возразить ему, но он перебил ее: — Вы готовы были погубить и мое творчество и мою карьеру. Меня всегда тянуло к реализму, а буржуазия по духу противница реализма. Буржуазия труслива, она боится жизни. Все ваши усилия были направлены на то, чтобы и меня заставить бояться жизни. Вы хотели втиснуть меня в определенные рамки — в крохотную клетку, где все, что ценно в жизни, заменено чем-то призрачным, поддельным, вульгарным. — Мартин заметил, что Рут сделала движение протеста. — Да, вульгарность — здоровая, согласен, но все же вульгарность, — вот на чем основана вечная буржуазная культура. Как я сказал, вы хотели втиснуть меня в определенные рамки, превратить меня в одного из представителей вашего класса, привить мне идеалы вашего класса, его взгляды и предрассудки. — Мартин с грустью покачал головой. — Даже теперь вы не понимаете того, что я говорю. Вы не улавливаете в моих словах того смысла, который я стараюсь в них вложить. Вы считаете их какой-то фантазией. А для меня они являются жизненной правдой. В лучшем случае вас слегка удивляет и забавляет, что грубый парень, выползший со дна, осмеливается судить о вашем классе и обвинять его в вульгарности.

Рут склонила свою усталую голову к Мартину. По ее телу снова пробежала нервная дрожь. Он с минуту подождал, ожидая, что она заговорит, но она молчала, и он продолжал:

— Теперь вы хотите восстановить наши отношения. Вы хотите, чтобы мы поженились. Я вам нужен. А все-таки — слушайте: если бы мои книги не стали известны, но я был бы точь-в-точь таким же, как сейчас, вы не пришли бы ко мне. Все дело в этих распроклятых книгах, черт бы их побрал…

— Не ругайтесь, — перебила она его.