Мартин Иден

Таким образом, упомянутое выше незначительное обстоятельство вырастало в нечто крупное. Мартин оставался с виду здоровым и нормальным человеком, он хорошо питался, много спал. И все же он не мог отделаться от навязчивой мысли, которая постоянно преследовала его: «Ведь работа-то была уже сделана!» Эта фраза не выходила у него из головы. Он сидел против Бернарда Хиггинботама в его столовой в верхнем этаже дома, над лавкой и поглощал тяжелые блюда воскресного обеда, а сам с трудом сдерживался, чтобы не крикнуть: «Да ведь работа-то была уже сделана! Теперь вы меня кормите, тогда как прежде вы оставляли меня голодать, не принимали меня и проклинали, потому что я не хотел служить. А ведь работа-то была уже выполнена — закончена целиком. Теперь, когда я говорю, вы умолкаете, вы ловите каждое мое слово и с почтительным вниманием прислушиваетесь ко всему, что бы я ни сказал. Я могу сказать вам, что партия, к которой вы принадлежите, развращена окончательно и состоит из одних взяточников да жуликов, и вы, вместо того чтобы прийти в ярость, произносите „Гм! гм!“ и соглашаетесь, что в моих словах есть доля правды. А почему? Да потому, что я пользуюсь известностью; потому, что у меня много денег. Вовсе не потому, что я Мартин Иден, добрый малый и не дурак! Я мог бы сказать вам, что луна сделана из зеленого сыра, и вы расписались бы под этим — по крайней мере вы не стали бы отрицать этого открыто — потому, что я обладаю долларами, целыми горами долларов! А все уже было давно сделано; я повторяю, работа была уже закончена в те времена, когда вы плевали на меня и относились ко мне с презрением».

Но Мартин ничего не произнес вслух. Эта мысль грызла ему мозг и непрестанно мучила его, но он улыбался, и ему удавалось терпимо относиться к этим людям. По мере того как он становился молчаливее, Бернард Хиггинботам начал сам говорить. Он объяснил, что преуспевает в жизни и гордится этим. Он добился всего сам, и никто не помог ему. Он никому и ничем не был обязан. Он исполнял свой долг гражданина и содержал большую семью. Налицо была «Колониальная торговля Хиггинботама» — этот памятник, свидетельствовавший о его трудолюбии и ловкости. Он любил свою лавку, как муж — жену. Он раскрыл перед Мартином свою душу, рассказал ему, сколько ему пришлось придумывать всяких комбинаций, чтобы создать свое дело. У него и теперь еще были широкие планы. Город быстро разрастался. Помещение магазина становилось слишком тесным. Если бы у него было больше места, он завел бы разные улучшения, которые сократили бы расходы и сберегли бы много труда. Но он когда-нибудь добьется этого! Он прилагал все усилия, чтобы со временем купить соседний участок земли и построить на нем двухэтажный дом; верх он мог бы сдавать, а в нижнем этаже обоих домов поместилась бы «Колониальная торговля Хиггинботама». У него заблестели глаза, когда он заговорил о новой вывеске, которая протянется через оба фасада зданий.

Мартин забылся и не слушал собеседника. Припев «Да ведь работа-то была уже сделана!» вертелся у него в голове, заглушал все остальные звуки. Припев этот сводил его с ума, и он старался от него избавиться.

— Сколько, вы говорили, это будет стоить? — вдруг спросил он.

Его зять так и умолк, остановившись на полуслове в описании своих планов на развитие предприятия. Он ни слова не сказал относительно стоимости новой постройки. Но он знал ее: уже много раз он высчитывал, сколько на это понадобится.

— Мне хватило бы четырех тысяч долларов, — сказал он, — если цены на лес не повысятся.

— Включая сюда и вывеску?

— Я вывески в расчет не принимал. Без нее уж не обойдешься, раз дом будет построен.

— А земля?

— На землю надо прибавить еще три тысячи.

Он наклонился вперед, облизывая губы, нервно сжимая и разжимая руку и наблюдая за Мартином, в то время как тот стал писать чек. Когда чек был передан ему, он взглянул на сумму — семь тысяч долларов.

— Я… я не могу платить больше шести процентов, — хриплым голосом проговорил он.

Мартину хотелось рассмеяться, но вместо этого он спросил:

— А сколько это выйдет?

— Постойте-ка! Шесть процентов… шестью семь… четыреста двадцать.

— Это выйдет тридцать пять долларов в месяц, не правда ли?

Хиггинботам кивнул головой.

— Тогда, если вы ничего не имеете против, мы сговоримся таким обозом. — Мартин взглянул на Гертруду. — Вы можете оставить себе весь капитал, если только согласитесь тратить ежемесячно тридцать пять долларов на прислугу, которая будет стряпать, стирать, мыть посуду и полы, и так далее. Семь тысяч долларов будут ваши, если вы мне поручитесь, что Гертруда больше не будет делать черной работы. Согласны?

У мистера Хиггинботама захватило дух. Он был оскорблен до глубины своей стремившейся к наживе бережливой души тем, что жене его не придется больше работать по хозяйству. Щедрый подарок должен был позолотить пилюлю, и какую горькую! Жена его не будет работать! Он не мог говорить, до того он был возмущен.

— Хорошо, — сказал Мартин. — Значит, я сам буду платить тридцать пять долларов и…