Марсианка

– Из-за моих дорогих родителей, вот из-за кого! Тюлени чертовы! Прикатила к моему жениху бывшая любовница с истерикой, так мои благоверные сбесились. Расстроили свадьбу и от квартиры отказали. А что здесь такого? У какого холостого мужчины нет любовницы? Да это и не мужчина тогда! Моим благоверным надо было выгнать эту сучку, и на том делу конец. А они вздумали Олега выгонять. Выжечь бы ей надо было глаза кислотой.

СЛЕДОВАТЕЛЬ:

– Ну зачем же? Такими методами нельзя…

Н. КУЛИКОВА:

– Да! И вам выжгу, если не отстанете от меня! Шляются тут всякие, допытываются… И так жить не хочется…

СЛЕДОВАТЕЛЬ:

– Ваше состояние понятно. Но нам для следствия надо знать, что за человек был Гусев. Расскажите все, что о нем знаете. Например, мог ли ваш квартирант убить человека?

Н. КУЛИКОВА:

– Ой, мамочка! Ой, миленькая! Иди сюда! Убил он разлучницу!

Четыре вопроса

Лев Евгеньевич отложил в сторону кипу чертежей и сказал, ни на кого не глядя:

– До конца месяца осталось три дня. Машину сдать не успеем.

В конструкторском бюро наступила тишина. В словах шефа не было и тени упрека, но все чувствовали себя, словно после сильной «проработки». Уж лучше бы Синьков отругал всех.

– Сгорела премия, – вздохнул Синеоков. – А я хотел мотороллер купить.

Лев Евгеньевич сидел такой же, как и всегда, седой, красивый, строгий, в безукоризненно выглаженной нейлоновой рубашке, светлых брюках и черных лакированных туфлях. Карандаш, схваченный длинными, как у музыканта, пальцами, привычно бегал по чертежу, выискивая ошибки. Но Олег видел, что возле рта у шефа залегла огорченная морщинка. Раньше ее не было.

– А что если… оставаться по вечерам? – сказал Олег и запнулся. – Конечно, кто хочет…

Шеф поднял глаза от чертежа. Взгляд был спокойный, но чуть-чуть удивленный. Очевидно, Синьков ждал этих слов, хотя и от кого-то другого.

– Идея! – крикнул Синеоков и хлопнул по столу рейсшиной. – Да здравствует мотороллер «Ява»!

Ивлев заворочался на стуле.

– А что, пожалуй, верно. Это, пожалуй, выход. Запишем в план работы. Всем комсомольцам обязательно.

Лев Евгеньевич продолжал водить карандашом по ватману, такой же спокойный и невозмутимый, но морщинка у его рта исчезла.

После гудка все остались на своих местах. Даже мама Зина продолжала читать книжку на своем высоком табурете.

– Вы можете идти домой, – сказал ей Лев Евгеньевич.

Уборщица обидчиво поджала губы:

– Я буду проявлять синьку.

– Мама у нас сознательная комсомолка, – хохотнул Синеоков.

– Вы нам не потребуетесь, – повторил Синьков.

– Я буду работать без премии, – отрезала мама Зина. – Так что не волнуйтесь! А захламлять помещение я вам не позволю! Потом за вами три дня бумагу вывозить на грузовике надо. Вы уж извините, Лев Евгеньевич, но я вам прямо скажу: чистоты и порядка в вашем бюро нету. Хламят и сорят. Вчера за Синеоковым, нашим уважаемым Александром, три вагона вывезла. Рвет бумагу и мечет под себя и мечет. А зачем ее рвать-то, чистую-то? Опять же Гусев ножиком стол резал, имя вековечил девкино. В старое время хозяин и тому и другому спустил бы штаны да всыпал куда следует. А сегодня все хозяева.

Шеф только пожал плечами. Вступать в разговоры с мамой Зиной было бесполезно. О старом и новом времени просвещенная уборщица могла рассуждать бесконечно. Зато Синеоков с готовностью вступил в разговор.

– Вот смотрю я на тебя, Зинаида Ивановна, и удивляюсь: почти пятьдесят лет живешь при Советской власти, а ничего советского в тебе нет. То тебе не так, это не так, хозяев каких-то приплетаешь. Ярко выраженный вредитель. Бери за зебры и греби за решетку.

Услышав голос своего постоянного противника, мама Зина отложила в сторону книгу.

– Ишь ты, из молодых, да ранний. Вчера видела я тебя на улице с двумя барышнями. Идете, песни во все горло орете. За шею их обхватил. Народ от вас в сторону шарахается. Это как, по-советски? А в старину дамам ручки целовали.

– Га-га-га! Ай да мама Зина! Дай я тебе ручку поцелую.

– Вот сидишь ты, рыгочишь, как молодой бугай, аж стены шатаются, а веник никогда не возьмешь, чтобы за собой убрать. Старая женщина за тобой ходит.

– Вот это ты уж напрасно, Зинаида Ивановна. Ты за свой веник деньги получаешь. Жирно очень будет ничего не делать да шестьдесят целковых грести.