Марсиане

— Не поняли вы меня, Слава… — вздохнул Шершаков. — Я же совсем о другом говорю. Ну, вот спросят меня там, как, дескать, живут в Вознесихе? Что я буду рассказывать? Про то, что сын шмотки для своих баб заказывает? Что мы специально решение приняли, чтобы одеколон в магазине только с двух часов и по одному флакону в руки продавать?

— Ну, зачем же о пьяницах рассказывать? — улыбнулся Баранцев. — Пьяницы везде есть. Кстати сказать, на Западе их не меньше. Зато мы боремся с алкоголизмом! Ведь и у вас ограничили продажу спиртного? Ограничили. Вот вы об этом и расскажите. Расскажите, что сельсовет учителям дрова бесплатно возит. Про пенсионеров скажите. Про больницу. Для живинки историю с письмом изобретателя вашего вставьте. Очень даже мило получится.

— Получится! — сказал Василий Федорович. — Что–нибудь обязательно получится. И это все рассказать, конечно, можно. И про дрова, и про пенсии, и про Лешку Тумбочкина… И про Иннокентия Павловича Сутулова, который на своем троллейбусе к нам в деревню приехал. Все можно. Только вот что я думаю. Там–то небось тоже люди со своими понятиями. Они ведь туда не на клоунов смотреть приедут, а по–настоящему, по–серьезному говорить! Ведь они не об этом спрашивать будут, а о всей жизни! А разве я знаю, как живут везде? Я, понимаете, этого и боюсь, Слава… Скажу про нас, а все и будут думать, что так по всей России жизнь устроена. А разве такое можно допустить? Нет! Боюсь я, что не смогу руководящую линию выдержать… А в результате только неясность внесу в общую картину!

Шершаков и сам понимал, что запутался, потерял мысль, которую хотелось ему объяснить Вячеславу Аркадьевичу, и сердито засопел.

А мысль его была простой и понятной. Была Вознесиха маленькой, не на всякой карте и найдешь точкой, и здесь надо было жить и работать, хотя — Василий Федорович каждый день смотрел программу «Время» — и была вознесихинская жизнь скорее всего исключением в охваченной перестройкой жизни страны. Но как можно по исключению представлять все государство? Как можно допустить такое? Этого Василий Федорович и не умел понять.

Вот эту–то простую и ясную мысль и не удалось ему объяснить Вячеславу Аркадьевичу.

— Вы не волнуйтесь… — сказал тот, вставая. — Все будет хорошо. Не нужно преувеличивать трудности.

А лето шло своим чередом, и никакие сомнения, ничьи душевные переживания не могли повлиять на тот вечный ход жизни, что незримо совершался вокруг. Конец мая был дождливым, потом долго не наступало настоящее тепло, и только в середине июня, словно бы спохватившись, начала оживать земля. Торопливо потянулась, набирая рост, трава; буйно отцвели сирень и черемуха; заливались в смородиновых кустах и прибрежном ивняке соловьи.

В конце июня Верочка сдала последний экзамен в школе и целую ночь каталась ка лодке с Вячеславом Аркадьевичем. Тот звал кататься и Виктора, но Виктор отказался и лег спать.

Что ж? Жизнь шла своим чередом, и все совершалось в ней своим, не нами заведенным порядком…

Через несколько дней Дарья Степановна затеяла разговор о сенокосе.

— Ты смотри, отец, травник–то какой поднялся сейгод!

Василий Федорович только кивнул.

— Сколько уж лет такой травы не было, — вздохнула Дарья Степановна. — Ты бы наладил, отец, косы.

— Решилась все–таки? — усмехнулся Василий Федорович. — Значит, оставим корову?

— Да ведь смешно, отец, будет… Такие годы ее продержали, а теперь, когда и сено без откосу дают и комбикорма, и молоко по сорок копеек берут, так ведь людям насмех отставать–то от коровы. Да и куда сдавать ее такую… По четвертой траве всего ходит…

— Мама! — укоризненно сказала Верочка. — Я же ведь в этом году поступать поеду в институт. Папка, может быть, тоже в конце июля уедет. Пока он визы оформлять будет, ты одна сено косить станешь?

— Мужиков полон дом, и уж сена не накосить! — сказала Дарья Степановна и сразу же испуганно зажала ладонью рот, спохватилась, что сидевший здесь же на кухне Славик может подумать, будто она хочет заставить его косить сено.

Но, собственно говоря, только то, что она так неловко смолкла, и создало неловкость.

— А что? — выручил ее Баранцев. — Были бы косы, так и сейчас, наверное, можно косить! Ну хотя бы здесь, на берегу… Мне, например, очень даже покосить хочется!

— Я вот и говорю отцу, чтобы наладил косы! — обрадовалась Дарья Степановна не столько даже неожиданному помощнику, сколько рассеявшейся неловкости. — Я и говорю: покосим, сколько сможем, а там видно будет, что бог даст. Ты–то, Витя, как думаешь?

— А никак, — ответил Виктор, разбирая на подоконнике катушку от спиннинга. — Глупости все это. Ты на себя посмотри в зеркало, на кого ты похожа стала с этой коровой. — Он задумчиво повертел в руках барабан от катушки. — Слушай, батя… Ты в Париже будешь, так посмотри там хорошую катушку для спиннинга… Уже надоело с дерьмом этим возиться.

И снова даже не неловкость, а какая–то тягость повисла над столом, и снова выручил всех Вячеслав Аркадьевич.

— Заказы, — улыбнулся он. — Я когда за границу собираюсь, так мне, бывает, целый список родственники составят. Это такое дело…