Мародер

Самый бой был за склад в КСК, там сейчас осталась одна обгорелая коробка, да полбассейна трупов. Зато по поводу Коневских сомнений не было — выбили всех до единого. Ну, разве кто свалить успел, а те, кто в здании остался, точно все легли. А ты че, сам не видел? Ну вон, выгляни сходи в окно — их Мирохины из окон выкидывали, почти все со стороны двора лежат, собаки их там хавают. Коня? Нет, Коня не видели. Ему, говорил кто-то, еще в самом начале какой-то Ваган, то ли Баган башку проломил. Баган-то этот? Нигматовский вроде. Да-да, точно, нигматовский. Когда из КСК жрачку вывозили, я видел его, точно. Он типа помогальника у Нигмата, да. А тебе-то, мужик, что за печаль, оно тебе надо? Сам не работаешь, так другим не мешай, иди куда шел, а то запизделись мы с тобой че-то.

Курочить «Пентагон» Ахмет не стал — как-то тяжело было начинать, да и взять там было уже нечего.

Ладно, ночь уже, пора домой.

Ахмет спустился с крыльца, завернул за угол. — Ух, морозец-то придавил… так, это еще кто там, бля, рычит?

Прошел вдоль торцевой стены «Пентагона», завернул за следующий — и замер. Стараясь не отсвечивать, попятился.

Еб! Эт скока ж их там? Полста? Сто? Ой, бля!

На задворках «Пентагона» шел пир — псы дорвались до халявы и жрали, жрали с треском.

По периметру расселось воронье — Ахмет даже не подозревал, сколько ж, оказывается, в городе ворон.

Твари, сука. Очередь заняли.

Не думая, что делает, на автомате, Ахмет вытащил ствол и принялся спокойно сворачивать липнущий к пальцам глушак, повторяя, как заведенный: «…от твари, ссука; от твари…» Навел обоими руками на шевелящееся мохнатое месиво.

АПБ затрясся, разбрызгивая искры и эхо в колодце узкого внутреннего двора, воздух наполнился грохотом, птицами, свистом крыльев, собачьм визгом, лаем, тупыми щелчками пуль по мерзлому и живому мясу, пронзительным верещаньем рикошетов. Ахмет пришел в себя от резкой боли в сжатых до хруста челюстях — на него неслось несколько псов, прямо по прицельной линии вставшего на задержку пустого АПБ. «Еб!!!» — окончательно очнулся Ахмет и понесся по сугробам, не разбирая дороги. Перелетев двухметровый забор РМЗ,[97] перевел дух и сменил обойму. Послушал — нет, никто за ним не гонится. Испуг сменился истеричным весельем.

Блин, да они больше меня пересрались! От так — царь природы, залупнулся — и тикать! — ржал Ахмет. — Это они не на меня, а оттуда бежали! А я, как бы царь природы, грязное сучье меня гонит, а я — ломлюсь от них, как кот помойный. Ладно, хватит на сегодня, домой, домой.

Прикрутил глушак и попер по снежной целине, срезая путь через промплощадку. Следов на снегу не было, видимо все, что здесь можно было взять — давно растащено. Этакий островок покоя и тишины, другое измерение. Утопающие в снегу одноэтажные цеха механички выглядели невинно, сосем как До Этого, и Ахмет придерживал шаг, оттягивая момент выхода на темные улицы, где в каждом оконном провале мерещится дырка чужого ствола.

Выглянула луна, обвисшие под снегом березы заискрились радостным мерцаньем из детского новогоднего воспоминания. Ахмет остановился и поднял глаза в черное небо. На севере луна, серебристый пятак посреди проруби в невидимых тучах, падает мелкая изморозь, совсем как в детстве. Вспомнилось: мама оставила его подождать у магазина «Новатор», с санками туда было нельзя; маленький Ахметзянов самовольно покинул санки и точно так же стоял, выпав из нехитрых детских ритмов, потерявшись в бездонном черном небе, откуда медленно падали крохотные сверкающие пылинки.

Где-то на том краю вселенной хлопала дверь магазина, впуская нарядных тетенек с нагруженными свертками дядьками в рыжих мохнатых шапках, и пахло стиральным порошком, елками и автобусным выхлопом, а потом небо рванулось навстречу, фонарь оказался рядом с лицом, Ахметзянова подбросило, развернуло, обдало вкусным мандариновым облаком — и вот уже валенки стукаются о переднюю планку санок, с боков подпирают алюминиевые полоски бортика — и перед испуганно вытаращенными глазенками Ахметзянова появляется обрамленное белым пухом платка сказочно красивое лицо — мама! Ее глаза блестят куда ярче снега, она радостно что-то говорит, и целует его в холодную щеку.

В заборе дыра — где-то от пояса и до земли, арматура перекушена и заботливо загнута в стороны. Видимо, еще До Этого сделали, место вон какое удобное — с этой стороны заросли акации, с той — задняя стена гаражей, че-нибудь таскать с работы — милое дело.