Маркиз де Карабас

Пюизе окончательно подчинил всех своей воле. Даже язвительный Герниссак сжался под огненным взглядом, который заставлял каждого из них чувствовать себя не только обвиняемым, но и виновным.

— Пока там, на Киброне, мы с глупой доверчивостью рассчитывали на вас, вы веселились здесь, в этом самом доме, куда теперь вернулись, как собаки к своей блевотине.

В ответ на подобное оскорбление послышался возмущенный ропот.

— Не лаять на меня! — громовым голосом крикнул Пюизе, заставив всех смолкнуть. — Пока мы готовились к бою, не сомневаясь в том, что вы, верные данному слову, находитесь на пути к отведенным вам позициям, вы здесь пировали, танцевали и ухаживали за женщинами, собранными вам на усладу изменницей-шлюхой, чтобы ввести вас в обман.

Здесь Констан нарушил оцепенение, в которое поверг его сторонников праведный гнев Пюизе и проснувшееся в них чувство — стыда.

— Думаю, мы уже достаточно наслушались. Коли вам так много известно, может быть, вы знаете и о том, что Тэнтеньяк мертв. Очернять его память, какая гнусность!

— Я говорю не о Тэнтеньяке. Это была верная, преданная душа. Столь же преданная, сколь и отважная. Если бы он остался в живых, приказ был бы выполнен.

— Тогда вы имеете в виду Белланже. Он тоже убит.

— Вашей собственной рукой. Мне все известно. Итак, он не может ответить за свое предательство. Но вы, господин де Шеньер, вы ответите.

— Я? — темные глаза Констана расширились. Он побледнел.

— Неужели я удивил вас? Не ваше ли возмутительное нарушение субординации по отношению к Тэнтеньяку, когда вы увели с собой три тысячи человек, ослабило его корпус перед нападением республиканцев, во время которого он был убит? Разве не эти события сделали невозможным своевременное прибытие ваших отрядов в Плоэрмель?

От язвительности Констана не осталось и следа. Его захлестнуло ощущение близкой беды и внезапный страх перед величественным человеком, который воплощенным возмездием стоял перед ним. Он попробовал оправдаться, но глаза его бегали по сторонам, а голос срывался.

— Я был введен в заблуждение лживым известием, будто солдаты Груши окружили в Редоне вандейцев господина де Шаретта.

— Как можно ввести в заблуждение солдата, который знает свой долг и у которого есть точный приказ?

— Вы меня не запугаете, — Констан весь напрягся, то, что я сделал тогда, я сделал бы снова в подобных обстоятельствах.

— Вы смеете говорить так, зная, что последствием вашего бунта явились гибель армии и бойня в Ванне?

— Вы сваливаете на меня ответственность за это? — дерзко спросил Констан. К нему вернулся прежний пыл и, правда в меньшей степени, присутствие духа. — Хотите сделать меня козлом отпущения за ваше предательство и бездарность? Не удастся, господин де Пюизе. Я действовал так, как мне подсказывала честь.

— Честь! — презрительно повторил Пюизе. — И вы еще говорите о чести. Честь! Ха! А чем вы здесь занимаетесь? Использовав всевозможные способы, — а вы прибегали к самым разным, — чтобы убрать с дороги человека, стоящего между вами и правом наследования титула и имений маркиза де Шавере, вы устраиваете эту комедию с военным трибуналом и предоставляете простакам, обведенным вами вокруг пальца, убить его ради вас.

В ответ на эти слова не раздалось ни одного звука. Офицеры, которые могли бы воспринять их, как очередное оскорбление, молчали. Обвинение графа поразило их: многие вспомнили свои собственные подозрения, что дело, вынесенное на суд, носит сугубо личный характер, подозрения, о которых они забыли в пылу политических страстей, разбуженных Герниссаком. Все обратили взгляды на Констана, чтобы увидеть, как он примет тяжкое обвинение, предъявленное ему господином де Пюизе.

Констан, бледный, вытянувшийся в струну, нервно сжимал и разжимал опущенные по бокам руки.

— Вы лжете, сударь. И я докажу это, — сказал он. — После смерти моего брата Армана никто не стоит между мною и наследством. И уж, конечно, не бастард, который выдает себя на сына Бертрана де Шавере.

Губы Пюизе сложились в улыбку.

— Он делает это столь успешно, что вы считаете необходимым его убить. Но вы заставляете меня вернуться к разговору о чести. Прежде всего меня интересует воинский долг и то, то ваше пренебрежение им привело к невосполнимым потерям. За это вы должны заплатить, господин де Шеньер. Я здесь для того, чтобы получить с вас сполна.

— Заплатить! — в мгновение ока лицо Констана утратило всякое выражение. Однако он попытался скрыть страх под маской бахвальства и рассмеялся. — Господа, вы слышите этого краснобая, этого подлого изменника, состоящего на службе у Питта.

Но то был холостой выстрел: Пюизе вынул пулю из его пистолета. Констан не получил поддержки, на которую рассчитывал.

— Оставьте мои грехи в покое, — повелительно сказал граф, — я отвечу за них в надлежащее время и в надлежащем месте. Теперь же вы ответите предо мной.

— Я не намерен отвечать перед вами. Я не на суде.

— Возможно в нем нет необходимости. Вы уже осуждены и вам вынесен приговор. Вспомните, что сказал вам Тэнтеньяк перед тем, как вы увели за собой взбунтовавшихся шуанов. Напомните ему слова шевалье, Жорж.