Марка страны Гонделупы

Это произошло уже по дороге домой. Опанас затащил их в укромное местечко между заборами и заколоченным на зиму ларьком, где снег был выше колен. Там они остановились.

— Слушайте! — сказал Опанас. Голос у него дрогнул от внутреннего волнения, а щеки по той же причине багряно запылали. — Слушайте! Это я сам сочинил…

Тут он запел сипловатым, прерывающимся баском на мотив известной песни:

Жили три друга-товарища.
        Пой песню, пой!
Один был храбр и смел душой,
Другой умен собой,
А третий был их лучший друг.
        Пой песню, пой!
И трое ходили всегда втроем.
        Пой песню, пой!

Подконец Опанас совершенно осип, и последняя фраза у него прозвучала до невозможности гнусаво. Но он не смутился и, пропев до конца свое произведение, с готовностью воскликнул:

— Могу еще! Хочете?

— Опанас, — с жаром воскликнул Петрик, — ты прямо как писатель!

— Ну, скажешь! — с достойной скромностью возразил Опанас. — Есть даже которые могут получше…

Но какое дело было Петрику и Кирилке (Кирилка в немом восхищении таращил на Опанаса глаза), какое им было дело до других, когда их собственный лучший друг внезапно обнаружил такое неожиданное и поразительное дарование!

— Можно всем вместе петь! — воскликнул Петрик.

— И каждый день! — тоненьким голоском закричал Кирилка.

— Я для того и сочинил, — с некоторой высокомерностью заявил Опанас, — чтобы каждый день… и всем вместе!

Это получилось великолепное трио. Опанас гудел сиплым басом, Петрик галдел пронзительно и громко, а Кирилка пищал тончайшим голоском. И все трое, обнявшись, зашагали по улице, надсаживаясь во все горло:

Жили три друга-товарища.
        Пой песню, пой!

При этом они испытывали невыразимое наслаждение.

Вдруг Петрик замолчал. Повернувшись к Опанасу, он сказал:

— А ведь есть уже такая песня про двух товарищей: «Пой песню, пой!»

— Ну и что ж? — обиженно возразил Опанас. — Ведь у меня про трех… Разве нас двое?

— Трое, трое! — сердито пискнул Кирилка. — Я, ты и он!

— Видишь, — холодно проговорил Опанас, — трое, а не двое…

Несколько секунд Петрик шагал, сдвинув брови. Конечно, их было не двое, а трое. Но все-таки он не сдался.

— А еще есть стихотворение: «Жили три друга-товарища в маленьком городе Н.» И там уже… про трех.

— Ну и что ж? — гневно вскричал Опанас. — Разве там есть: «Один был храбр и смел душой»? Это я! «Другой умен собой» — это ты! «А третий был их лучший друг» — это Кирилка. Есть там? Есть?

— Этого там нет! — твердо сказал Петрик.

— Видишь! Значит, это про нас, и я сам сочинил.

— Давайте петь! — воскликнул Кирилка.

И снова три друга, тесно обнявшись, пошли дальше, горланя песню.

В конце концов, разве не все равно, кто придумал песню, когда так хорошо поется?

С этого дня мальчики почти не расставались. В школу они ходили вместе, забегая друг за другом. И домой шли тоже вместе. И, наконец, уроки готовили опять-таки вместе у Петрика в столовой.

Это были славные вечера. Они усаживались вокруг обеденного стола, в том самом порядке, как и в первый раз. Около каждого ставилась чернильница, чтобы не кляксить через стол. И мама сидела тут же, рядом.

Они усаживались вокруг обеденного стола.

Как тихо бывало в эти часы! Просто не верилось, что в комнате находятся три мальчика и один из них — Опанас.

Ставни на окнах закрыты. В печке гудит огонь, и от голубых изразцов идет тепло. У Петрика пылают ушки. Опанас пыхтит, надув свои толстые красные щеки. Даже у Кирилки нежный румянец. Только мамочка кутается в платок. Она сидит спиной к окошку, из-под ставен тянет холодком, а печка далеко.

У мальчиков скрипят перья, около печки пиликает невидимый сверчок. Хорошо слышно, а где он? Петрик с мамой искали-искали и не нашли. Мама говорит, что они, эти самые сверчки, вроде полевых кузнечиков, только черненькие и маленькие… А Петрику кажется, будто это крошечные человечки, не больше половины мизинца, и будто у них остроконечные шапочки и малюсенькие скрипочки…

Вот они сидят, эти три мальчика! Рыженький Кирилка, толстощекий Опанас и аккуратный Петрик. Все трое очень стараются. Петрик щурится, любуясь своими красивыми буквами. Он аккуратно стряхивает перо, и ни одной кляксы не найти в его тетрадках.

Опанас тоже очень старается. Он уже давно обходится без клякс, только на первых порах они украшали его тетрадки, но буквы у него до сих пор пляшут и качаются, и с этим очень трудно бороться.

Только бедному Кирилке не везет. Тяжелые лиловые капли как-то сами собой скатываются с его пера. И тогда Петрик вскакивает и кричит вне себя от огорчения:

— Шляпа! Шляпа! Чуть было не написал на «отлично»… Не может, чтобы без клякс!

Кирилка бледнеет. Ему не так обидно за кляксу — одной меньше, одной больше, какая разница, когда их так много! — но ему страшно, как бы такой отличник, как Петрик, не перестал с ним дружить… У него испуганно вздрагивают ресницы.